На суше и на море, 1979 - [21]
— А зимой не скучаете? — спросил я, представив на минуту отрезанную от мира, засыпанную глубокими снегами деревеньку в десять дворов, в которой лишь одни дымы из труб, лай собак да тусклые огоньки в окошках напоминают о присутствии человека.
— Некогда скучать-то, — посерьезнел Поташев. — Да вам и не понять — привычки к сельскому житью нет, не нашим миром мазаны, — и, спохватившись, что, быть может, чем-то обидел приезжего человека, весело прибавил: — Молодые — те комедьи крутят. Навезут всяких картин с Вожгор — и сидят, щерятся… Ну и мы… Етту, как ее… — Он долго припоминал название известного фильма с Юрием Никулиным в заглавной роли, — мы со старухой раз семь смотрели.
— Будя врать-то! — вскинулась Прасковья Федоровна, его супруга. — Что ты меня перед людями срамишь!..
— Ну не семь, ну два — какое значенье! — виновато оправдывался Павел Дмитриевич. Он нагнулся ко мне. — Ишь, как моя старуха закипятилась! Большая, я те скажу, охотница до кино! — И поспешил перевести разговор в другое русло. Речь его быстрая, окатная, с прибаутками. Я улыбаюсь, но не успеваю запомнить, не то что записать.
— Когда вы к деревне подплывали, видели, небось, сколько народу на пожнях робит? И все молодежь! Молодежи у нас хорошо живется: каждому дела хватает — животноводство… Опять-таки воля — рыбалка, охота. У нас тут, считай, всякий охотник, — он отхлебнул из блюдца, аппетитно причмокнул. — В Вожгорах-то, как в армию забрали — пиши, пропал человек. Его уже обратно калачом не заманишь. А у нас нет. Возвращается к нам молодежь. У меня, к примеру, двое сынов вернулось, и у соседа тоже. А с молодежью и жить веселее, и помирать не страшно. Верно, старуха?..
Но утром Поташев был почему-то хмур и неразговорчив. Он косился на меня и неодобрительно хмыкал: видно, Сергей успел рассказать ему о цели нашего плавания. Старик вынес с повети старый залатанный полушубок из овчины и, вытряхивая из него сенную труху, сказал:
— Бесполезное дело задумали, ребята!
— Это почему же? — спросил рыбинспектор.
— Сам знаешь — почему. Не первый год замужем.
— Пройдем, — весело заверил я.
— Пешком пройдете, это верно, — рассудительно заметил Павел Дмитриевич. — А на речку не надейтесь. Каждому камню будете кланяться, камней нынче много повыступило. Мотор и лодку побьете…
После таких слов оптимизма у меня немного поубавилось. Но Сергей выразительно кивнул: пора собираться!
Мы спустились к реке. Павел Дмитриевич помог нам снести вещи, хозяйским глазом осмотрел лодку и вроде бы остался доволен. Когда приготовления были закончены и Сережа завел мотор, я протянул руку старику. Но он отвел ее в сторону и засмеялся:
— Как вечерять сядем, так вы тут и покажетесь. Такую вам ушицу спроворю — ахнете! — И, не оглядываясь, заковылял к своей избе.
Я опускаю подробности нашего нелегкого плавания к истокам Пижмы Мезенской. Старик Поташев оказался прав, реку мы не осилили, побили лодку и мотор. К тому же не хватило гвоздей для шпонок.
Характер Пижмы от Шегмаса сильно изменился. Она пробила себе русло в скальных породах и текла, будто по дну ущелья. Вначале Тиманский кряж был похож на море, которое никак не уляжется после шторма. Повсюду тянулись однообразные холмы. А потом он словно вырвался из узды, прошелся вприсядку по зеленым увалам. И Пижме передалось его настроение. Река металась от одной береговой кручи к другой, кружила водовороты. И вместе с ней, выбирая единственно правильный путь, прыгала наша лодка, «запряженная» в 12 лошадиных сил. С береговых круч свешивались ветви деревьев, нависали каменные глыбы. Смотреть на небо приходилось задрав голову. Нас поджидала добрая дюжина порогов, и перед каждым приходилось «кланяться» — вылезать из лодки и тащить ее, преодолевая бешеное течение.
Шестьдесят с лишним километров, пройденные за двенадцать часов, набатом гудели в голове, каменной усталостью отдавались во всем теле. Я разбил колено, винтом мотора оцарапал руку. Рыбинспектор, как человек бывалый, отделался только шишками.
Мы сидели у затухающего костра и смотрели, как убывает вода, обнажая увитые водорослями валуны. До волока, по подсчетам Сергея, было не меньше десяти километров, а с учетом наших сил и возможностей — пять-шесть часов ходьбы по каменистому берегу.
Светлым бесшумным облаком опустилась белая ночь. Далеко-далеко катились волны лесного шума. Нервно вздрагивали осины и березки. Окутанная млечным туманом, река текла густой, застывающей лавой, лениво ворочалась на перекатах, плескалась рыбой. Белая тишина пала на землю.
Шел первый час ночи, и пора было принимать какое-то решение, но огонь костра так приворожил нас, что не хотелось двигаться с места…
Решение, как ни странно, пришло… с неба. Над притихшей рекой долго и распевно дрожал какой-то посторонний звук. Потом он усилился, заложил уши надрывным басовым гудением, переходящим в рев, и от кромки леса вдруг отделилась черная махина вертолета. Сделав над нами два круга, Ми-8 выбрал удобную для посадки галечную косу. Лопасти винтов загребали воздух с такой силой, что приткнувшаяся поблизости лодка стала раскачиваться как маятник.
