На суше и на море, 1979 - [19]
— Тиман начинается, — сказал рыбинспектор, показывая на отвесные берега. — Если бывали на Урале, то Тиман вам понять не сложно. Те же почвы, те же структуры. Но уральские месторождения осваивают давно, а здесь, в Четласе, все только начинается… — Сергей имел в виду недавно открытые месторождения таманских бокситов.
Я бывал в Четласе, городке геологов и буровиков, «городке, поставленном на сани и бегущем по тайге», как выразился местный стихотворец, и хорошо помню предысторию открытия красновато-бурой руды, называемой бокситом. Сотни миллионов лет пролежал он в таманских недрах. Когда-то здесь простирались красные пустынные горизонты и тропическое солнце нещадно палило землю, разрушая горные породы. Одни из них выветривались, уносились дождевыми потоками, другие расползались по скалам, расщелинам, а сверху, как гробовая доска, прикрывали их черные вулканические базальты и девонские известняки. Менялись геологические эпохи, разрушались старые и рождались новые горные цепи. А красно-бурые глины, похожие на обожженный кирпич, ждали своего часа, чтобы превратиться в современный металл — алюминий.
Это открытие носилось в воздухе. Слишком много данных скопилось у геологов, чтобы утверждать: боксит на Среднем Тимане есть. И это была не случайная догадка, а рабочая гипотеза, подтвержденная тектоническими структурами Печоро-Тиманской геологической провинции. В южных районах кряжа боксит нашли еще в 60-х годах, но лишь в малодоступных нижнекарбоновых слоях. На Среднем Тимане нужны были систематические поиски и крупные ассигнования для буровых работ. Помог, как иногда бывает, случай.
В августе 1969 года геолог-съемщик Виктор Пачуковский, исследуя правый коренной берег реки Ворыквы, наткнулся на обнажения базальта. В куче обломков его заинтересовал бурый пятнистый камень, покрытый трещинами. Лабораторный анализ показал, что это аллит — бокситоподобная порода с небольшим содержанием глинозема. Находке обрадовались: еще бы, ведь аллиты — неразлучные спутники, двойники бокситов. И на следующую зиму в район Ворыквы был высажен геологический десант. Чтобы обнаружить бокситоносную пачку (есть такой термин у геологов), разведчики закладывали шурфы, рыли канавы. К концу экспедиционного срока при проходке неглубокого шурфа была найдена порода вишнево-бурого цвета с содержанием глинозема около 50 процентов. Это был праздник для геологов.
На Средний Тиман потянулись машины с буровыми станками, бульдозеры, цистерны горюче-смазочных материалов. А вслед за ними, иногда опережая их, шли топографы, буровики, каротажники, опутывая сетью скважин мрачные буреломы, непролазные топи, застланные пеплом гари. Рудный пласт, накрытый сверху надежной броней из многих минералов, имел слегка вытянутую форму, извилистый контур. И неподалеку от того места, где была пробурена первая скважина, геологи оборудовали поселок, назвав его в честь самой высокой точки Тимана — Четласом…
В облике Четласа чувствовались неустойчивость, непостоянство. Поселок — как ладья посреди лесов. Создавалось впечатление, что он долго бежал по тайге и теперь остановился с разбегу, чтобы отдышаться… Повсюду толклись вездеходы и самосвалы, с грохотом взлетали вертолеты. И бесконечно тянулись ряды полозьев, на которых, как на фундаментах, стояли жилые времянки… Поселок на санях был рожден бокситной горячкой: его привезли по зимнику из города нефтяников — Ухты, поставили на ворыквинском плацдарме, зацепили за крохотный участок тверди, чтобы отсюда вести более тщательное изучение таманских недр. Поселок был базой восемнадцати буровых бригад, разбросанных по тайге. Но в любую минуту он мог тронуться с места и передвинуться туда, где был бы более необходим…
Высокие берега вскоре кончились, и снова потянулись заросли ольхи и ивы, бесконечные пожни с тихими озерцами и копнами свежего сена. Сквозь кусты и деревья то здесь, то там мелькали белые платки, слышались женские голоса, фырканье лошадей — началась горячая сенокосная страда.
Когда Сергей зарулил лодку в уютную песчаную гавань, к нам подошли несколько человек в белых, по-бабьему завязанных платках и брюках. Попробуй разбери, кто мужчина, а кто женщина.
— Как жизнь-то? — грубым мужским голосом спросил один из подошедших. усаживаясь на корточки. Над ним серым облаком реяли комары и оводы.
— Жисть — только держись! — со смешком ответил рыбинспектор, входя в зону действия крылатых тварей и на ходу одевая такой же. как у всех, белый платок.
Своеобразный зачин про «жисть» предвещал начало большого, неспешного разговора, и я на всякий случай обмазал лицо репудином: кто знает, сколько придется ждать, а комары — они новичков жалуют…
Каждая новость, сообщенная Сергеем, вызывала у косарей самую живую реакцию. У того-то родилась дочка, а у его соседа сын вернулся из армии; тот-то, окончив школу, укатил в Архангельск поступать в мореходку, а того-то назначили на должность завхоза.
— Во темпы! — сокрушался старик в желтой крепдешиновой косынке. Его бороденка прыгала в такт словам. — В прежнее-то время, бывало, двадцать ден до Архангельска перли. Да неделю с товарами стояли, да неделю гостинцы закупали. И снова двадцать суток до дому. Приедешь, бывало, спросишь: «Как жисть-то, женка?» А она эдак и скажет: «Как жили, так, быть, и живем. Корова подоена, детки да овцы накормлены». И весь сказ… А ноне нет. Ноне время короче овечьего хвоста. Все бегом, бегом…
