На суше и на море, 1974 - [36]

Вот сейчас он подъедет, выбросит на берег весло, выставит за борт деревянную ногу-протез, потом появится и сам из своей лодчонки-душегубки, встанет в воде прямо, крепко, подберет из лодки мешок с сухой рыбой и лишь потом наклонится за окунями…

А затем начнет творить тесто, пресное, без закваски. Раскатает широкую лепешку будущего пирога на березовых досках стола, засеет ее солью, аккуратно положит три рыбины: две головами к себе, одну от себя, чтобы пирог получился ладным, опять засеет крупной солью, завернет края пирога и будет ждать, когда протопится печь.

Печь под пирог Иван Михайлович топил сам. А потом на столе задымится, задышит ржаным духом темная шершавая корка. Острый нож, который потрошит рыбу, шкурит лося и белку, спасал от медведя, самым краешком лезвия-бритвы пройдется по печеному боку, чуть-чуть сдвинет крышку пирога и даст дохнуть сочным запахом не то выстоявшейся ухи, не то жареной рыбы…

Это был особый запах — запах печеного рыбника. Им можно наслаждаться долго, собирая по струйкам аромат ржаного теста и распаренных окуней. А потом надломить корочку свежего пирога и, пока не трогая рыбу, почувствовать необыкновенный вкус сочного от окуней пресного теста…

А потом будет чай, будут рассказы, скупые, таежные. А потом я в последний раз прикурю от коптилки, задую тоненький огонек, лягу на свою постель и буду вспоминать то ли свое неверное Долгое озеро, то ли широкие волжские плесы и тяжелый бой осетра на ямах, а может, те самые кусты на берегу уральского озера, откуда меня по просьбе матери как-то вытащили рыбаки, но не отвели домой, а оставили у рыбацкого костра навсегда…

В этот раз Иван Михайлович окуней не привез. Правда, по пути в Домашнем озере он подцепил на дорожку пару щучек, но из них пирога печь не стал. В тот вечер печь топил я. Потом мы пили чан, молчали, я прикурил от коптилки, погасил ее, лежал, старался что-то рассмотреть на темном потолке и не мог спать.

Старик поднялся с постели, снова засветил огонь, покашлял, простучал на своей деревянной ноге к двери, вышел на улицу, вернулся, снова лег, не гася коптилки, с грохотом спихнул на пол тяжелый протез и стал рассказывать о ряпушке…

Ряпушку старик ловил еще до войны. К осени, когда в наших лесных озерах рыба уходила на глубину, замирала там до весны, рыбаки запрягали лошадей в легкие волокуши, грузили снасть, продукты, привязывали к волокушам лодки-долбленки и по лесным дорогам шли на северо-запад. Там, где кончалась Архангельская земля и начиналась голубоглазая Карела, среди скал и извитых ветрами сосен до самой зимы светились глубокие озера. В конце долгой дороги рыбаки выпрягали лошадей, спускали на воду лодки и до ледостава ловили ряпушку…

Ряпушка — небольшая проворная рыбка размером с короткий ножик. Чем-то походила она на неугомонную салаку, что с весны до середины лета сплошными бестолковыми стаями теребила утреннюю и вечернюю воду наших озер.

Эту салаку ловили все деревенские мальчишки на крючок, сеткой-черпаком, собирали бьющихся о камни нерестовых рыбешек просто руками. От салаки за неделю жирели деревенские коты, ее подбирали вороны и сороки, салаку сушили и жарили в каждом доме, но эта несмышленая рыбешка никогда не оставляла у рыбака чувства победы.

Салаку можно было ловить и ловить на тихой воде в ясные теплые дни, не думая ни о волне, ни о ветре. Другое дело ряпушка.

Где таится весной и летом эта небольшая, но удивительная рыбка, почему не хватает ей теплых дней показаться, заявить о себе озеру?

Весной и летом ряпушка всегда куда-то исчезает. Но вот зарядят ледяные дожди, под хлестким северным ветром закипит озеро и с глухим тяжелым рокотом начнет крушить прибрежные камни тяжелая осенняя волна. Эта волна вместо пены и брызг швыряет на берег комья сырых листьев, измочаленные ветром метелки тростника и набухшие кубышечки с семенами кувшинок.

Когда волна уходит, ненадолго откатывается от берега, озеро стихает перед ночным морозом. Мороз появляется тут же, покрывает камни толстой ледяной коркой и запекает метелки тростника, обрывки листьев в мерзлые крутые валы.

После ледяного шквала рыбаки с трудом отводили от берега лодки. Вода, попавшая в нее, замерзала ночью и оставалась на дне мутной тяжелой льдиной. Корма и бок, подставленные шквалу, как и прибрежные камни, оплывали льдом, и тогда лодка больше походила на ледяную глыбу, чем на ладную рыбацкую посудинку.

Но когда лодку все-таки удавалось столкнуть на воду, а потом в наступившем затишье добраться к дальним островам, рыбака всегда ждала встреча с ряпушкой…

У островов в это время ряпушка метала икру, нерестилась глубокой осенью, под самую зиму. Лицо приходилось отворачивать от острого, резкого ветра, коченели руки, пальцы не чувствовали весел. Но ряпушка шла удивительно верно, попадала в лодку и светло и чисто, как только что отчеканенная из металла, серебрилась даже в густом месиве ветра, дождя и ледяных волн.

А потом в теплой избе на столе будет кипеть ряпушка, сваренная по-карельски, в глубокой сковородке с луком и картошкой. И усталые, промерзшие насквозь люди ждали эту кипящую сковороду, стакан крепкого вина, потом кружку чаю и папиросу. А потом теплый, спокойный сон до утра, в избе, у печки, а утром снова лодки, оплывшие льдом, снова ветер, дальние острова, сети, коченеющие руки, крутые волны, бьющие в борт, и снова ряпушка…