На суше и на море, 1970 - [29]

— Вот здесь это и случилось, — сказал Валентин Федорович. Он пересек поляну и по тропе, петлявшей вверх по склону, отмерил шагов пятьдесят.

— Здесь шел Кушелевич. А Моргун появился из зарослей гнутого бука и поджидал его вон в тех рододендронах.

Андрей Аверьянович стал рядом с директором заповедника, огляделся, прикинул расстояние.

— А звук выстрела шел оттуда? — Он указал на пихтовый молодняк, заплетенный колючкой, метрах в тридцати сзади и правей, в стороне от тропы.

— Кушелевич утверждает, что стреляли оттуда.

— Давайте проверим.

Он позвал Прохорова и попросил стать в пихтовом молодняке, Валентина Федоровича отправил на место Моргуна, а сам сделал с тропы шаг в сторону, наполовину скрывшись от Валентина Федоровича за деревом.

— Меня вы видите? — спросил он у Прохорова.

— Вижу, — ответил тот.

— Ничто не мешает стрелять в меня?

— Не мешает.

— А в Валентина Федоровича вы можете попасть оттуда?

Прохоров приподнялся на цыпочки, пригнулся, сделал шаг в сторону.

— Неудобно, — ответил он наконец, — кустарник мешает.

— А с какого места удобно в него стрелять, как вы думаете? — спросил Андрей Аверьянович.

— От вас, — ответил Прохоров.

— От меня удобно, — согласился Андрей Аверьянович.

Отпустив Прохорова к костру, он направился к Валентину Федоровичу.

— Выходит, следователь прав, — сказал он, — с того места, которое Кушелевич указал, нельзя было прицельно стрелять в Моргуна.

— Но могли же все-таки стрелять в Кушелевича, а попасть в Моргуна? Случайно.

— Кто мог это сделать? Ребенок, не умеющий обращаться с оружием? Злой дух, который парил над кустарником и не оставил следов? Что-то здесь не так, что-то Кушелевич путает, и у следователя есть все основания полагать, что он просто не хочет признаться.

— Постойте здесь, я сам посмотрю. — Валентин Федорович пошел на то место, где стоял Прохоров. Андрей Аверьянович ждал.

Директор заповедника пробыл за кустами с десяток минут, потом пробрался сквозь них на открытое место.

— Оттуда действительно нельзя стрелять в вас прицельно, — крикнул он. — А отсюда можно.

Сделав знак, чтобы он оставался на месте, Андрей Аверьянович вернулся к дереву, возле которого стоял Кушелевич. Отсюда до Валентина Федоровича было совсем близко.

— Если бы стреляли оттуда, где вы стоите, — сказал он, — Кушелевич тем более увидел бы стрелявшего: он говорит, что оглянулся на выстрел.

— Увидел бы, — согласился Валентин Федорович, — тут спрятаться некуда. Чертовщина какая-то! — Он все еще не хотел примириться с мыслью, что Кушелевич мог солгать, пытаясь уйти от ответственности.

Молча вернулись к костру. Прохоров достал жестяные тарелки, разлил кулеш, выложил на брезентовый полог помидоры, огурцы, копченую рыбку.

Андрей Аверьянович почувствовал, что он очень голоден, и готов был накинуться на еду. Но пришлось отложить обед и перебираться в палатку: тучи опустились еще ниже, и пошел дождь.

Перенося припасы и тарелки в укрытие, Прохоров не без тревоги посмотрел на небо. Андрей Аверьянович тоже поглядел вверх и замер, изумленный: такого он никогда не видывал. Тучи уже не летели в одном направлении, как раньше, они толклись в котловине, образованной окружающими скалами, вспухали, расползались, пронизывали друг друга, смешивались, выпуская зловещие свинцовые щупальца. В этом жутком месиве исчезли седловина перевала, ближние скалы со снежниками, гнутый бук и вершины пихт на той стороне реки. И без того узкая, сдавленная горами долина стала вовсе тесной. Глухо шумела река. Воздух словно загустел, и дышать стало трудней. И вдруг что-то сверкнуло — ощущение было такое, будто все, что захватывал глаз, проявилось и на мгновение увиделось как черно-белый негатив. И тотчас ударил гром, от которого Андрей Аверьянович вздрогнул и невольно пригнулся. Ему показалось, что рушатся скалы — и слева, и справа, и сзади. Обвальный грохот катался по ущелью, бился о глухие стены, множился и повторялся. Звук шел отовсюду, и невозможно было определить, где он возник и где угас.

Еще не утих этот диковинный многократный гром, а небо разверзлось, и хлынул поток воды, который и не назовешь дождем. Вода падала отвесно, сплошной стеной, отгородив палатку и троих путников от всего мира. Не стало видно ни того берега реки, ни деревьев на этом.

Люди укрылись в палатке. На этот раз Андрей Аверьянович не заметил, когда сверкнула молния, но грохот услышал. Скалы многократно повторили тугие, полновесные удары, и казалось, что рожденный в ущелье гром никогда не вырвется отсюда и будет бесконечно, как исполинское ядро, метаться от стены к стене, круша все на своем пути.

Валентин Федорович сидел, обхватив ноги руками и положив острый подбородок на колени. «Как складной метр», — подумал Андрей Аверьянович, и это сравнение вернуло ему самообладание и способность рассуждать более или менее спокойно.

Река, полчаса назад глухо урчавшая среди камней, менялась на глазах, она полнилась, вспухала, заплескивала крутые валы высоко на скалы и с грохотом катила по дну каменья, которые недавно бессильно обтекала. Кусты лещины и одинокую пихточку среди них, стоявшие на полпути от реки до палатки, уже лизали мутные волны, подмывая корни, которые обнажились и повисли в воздухе.