На ступеньке, бегущей вниз - [9]

А есть еще вариант, когда маньяк Бенджамин специализируется на том, что трогает девушек за коленки в толпе – в метро или в тесном автобусе. Такой маньяк должен быть обязательно низкого роста, с длинными руками. Нестор представил его в шляпе и с бородой, хотя в этом был уже перебор: как говорится, тут что-нибудь одно – либо борода, либо шляпа.

Шляпа у Бенджамина была круглая с узкими загнутыми полями, а в другом варианте – широкая соломенная.

14

Это был фильм, сон, случайная встреча или прочитанная книга – что-нибудь из того, что оставляет след в памяти.

И там был человек. Это был не тот человек, который стоял на ступеньке (хотя какая-то ступенька, возможно, и была где-то рядом). И он был не маньяк (хотя с натяжкой можно было считать, что он подвержен своего рода мании).

Человек глядел в корень слов. Слова должны соответствовать заложенному в них значению, считал человек и был в этом уверен.

Ему было понятно, что педагог для детей – это то же самое, что демагог для народа.

Что детей надо любить, поэтому педагог должен быть педофилом (и не надо присваивать слову «педофил» не свойственное, не проистекающее из корня значение).

А демократия – это вообще неизвестно что. Мнимое слово, которое не обозначает ничего реального и придумано, чтобы дурачить тот самый демос, у которого власти нет и никогда не было.

А у кого тогда власть? Человек задумывался. Он смотрел, поднимая взгляд, и не видел в верхах реальной властной фигуры. Наверное, настоящая власть должна быть скрытой, думал он. «Криптос» – скрытый, – криптократия, вот должно быть правильное слово. Еще были слова «ксенократия» от «ксенос» – чужой, и «клептократия». В мрачном состоянии духа человек готов был видеть в них реальные механизмы власти. Они даже могли мирно сосуществовать – все три «К» в своеобразной гармонии. За красивой вывеской с надписью «демократия». Так иногда думал человек.

Еще он думал о демагоге и педагоге. Чтобы слова стояли в правильном отношении друг к другу, нужно было подправить их ложные, не проистекающие из корня, значения. Хотя человек не знал: педагог должен равняться по образцу демагога, или демагог сделать шаг педагогу навстречу. Или оба они должны сойтись в некоторой равноудаленной точке.

Но детей педагогу надо любить – это безусловно.

Из другой области человеку не давало покоя слово «атом».

Со школьной скамьи он знал, что по-гречески «атом» означает «неделимый». Когда-то это было правдой, но времена прошли, и слово потеряло свое, проистекающее из корня, значение.

Истинными атомами сейчас являются электроны, протоны и другие элементарные частицы. Против слова «элементарный» у человека пока не было возражений.

А со словом «квант» выходила совсем другая история. Вроде бы слово должно обозначать некую неделимую сущность, но quantum на латыни – это всего лишь «сколько». Сколько вешать граммов? Сколько надо, столько и взвесим.

Отсюда следует, что квантовая механика должна, по справедливости, сменить название. Начиная со слова «механика» – потому что на построение каких таких машин-механизмов рассчитана эта теория? Никаких машин в перспективе не просматривается, разве что в очень отдаленной перспективе. Не механика, значит, а физика.

Теперь нужно было разобраться со словом «квант». Его можно заменить словом «атом», но оно уже занято. Слово «индивид» подошло бы по своей корневой сущности, но ему хорошо на его собственном месте. А может быть, и незачем искать смысла на стороне, за пределами родного языка. «Физика неделимых» – почему нет? – хорошо выглядит на вес, и на ощупь солидно.

А слово «педофил» все-таки зря обидели. Человек перебирал слова: библиофил, скрипофил, перидромофил, даже глюкофил – ни в одном из них не было уничижительного намека на извращение. А педофилу не повезло. Но детей все-таки надо любить. А демократии не существует в природе. Человек вздохнул и обратил свое внимание к атому.

Атом представлялся ему в виде точки, не имеющей размера, но имеющей вес и определенное место в пространстве. Вообще-то, было б корректней представить его как точку, как раз не имеющую определенного места, – что-то в виде размытого облака. Примерно так учила свежепоименованная физика неделимых. Но сейчас человеку хотелось определенности. Но тут уж, как говорится, что-нибудь одно – либо голова, либо шляпа.

Еще были простые, без подвоха, слова «разум», «воля», «сознание», которым хотелось найти место. Что-то из этого было на слуху и в контексте. «Разум вселенной», «разум атома» – говорил один философ – а человек слышал, а если не слышал, то мог прочесть написанное. На портрете философ был с бородой, но не лысый, и это придавало его речам убедительности.

О разуме человек не стал задумываться – непонятно, что там имел в виду старый философ. А с сознанием было вроде бы интуитивно ясно. Атом должен осознавать только факт своего существования, в этом – элементарный акт сознания. Вот, кажется, и все, но какая-то незавершенность чувствовалась в этой конструкции, чего-то не хватало. Если атом – это точка, имеющая свое место в пространстве, то атом должен осознавать это место. Не в смысле знания координат (первозданный мир, может быть, еще не опутан их сетью), а в смысле возможности отличить один атом (точку) от другого такого же, но находящегося в другом месте. То есть отличить себя от другого (для него, элементарного, это уже проблема). А кто, собственно, отличает, кто проводит различие? В этой картине неявным образом предполагается существование внешнего, объемлющего сознания, которое, собственно, только и может осуществить эту операцию. И оно как бы делегирует атому часть своих полномочий (подобно тому, как объемлющее пространство предоставляет ему место для размещения). «Сверху вниз делегирует, а не наоборот, потому что демократии нет ни здесь, ни там», – сказал человек, обращаясь к портрету бородатого философа, и тот промолчал в знак согласия.