На спине лоскутного дракона - [5]

Эйль вздохнула, очистила руки травой и заплела волосы в две косы.

Проходя мимо окрестных деревень, она слышала шепот селян, твердивших о землетрясении – «только бы скотина не захирела». И лишь улыбалась, скользя между домами – невидимая, неощутимая, пропитанная древней магией до самых костей. Эйль вернулась еще до рассвета, в нужный час разбудила мужа и передала ему суму с едой и камешками для молитв.

– Ты что же, совсем не спала? – Ульм поцеловал ее волосы и согрел замерзшие пальцы, и она в который раз поняла: все, что с ней когда-то случилось – не ошибка, так и должно было быть.

Он попросил, чтобы Эйль сразу ушла в сад и не смотрела в окно, не ловила взглядом его исчезающую тень. Она согласилась лишь для вида. Женщину не страшил вид из окна, потому что она знала: ее муж вернется. Вернется раскрасневшимся и нарочито спокойным и скажет: «Ты не поверишь, но холм опять сдвинулся и преградил мне путь. Мудрецы сказали, что это знак. Еще не время». Но Эйль также знала, что Бальдок Однолист не привык отступать и что холм скоро вернется на свое место, открывая путь к проклятому Острову.

Да, пусть не спасение – отсрочка. Месяц, год или всего лишь дни? Странно, но именно в это утро, именно у этого окошка такая мысль не рвала душу. Ибо то была завтрашняя мысль, а сегодня случится нечто более важное: возвращение. Между настоящим и будущим – пропасть, завтра будут какие-то другие мужчина и женщина, а все настоящее, все живое – сегодня.

Эйль отбросила в сторонку ненужные мысли и приготовилась чувствовать себя счастливой.

ДОКАЗАТЕЛЬСТВО

Когда Ллинграм наконец вернулся домой, прошагав без передыху двенадцать миль, то первым делом осушил две кружки яла и заявил сам себе:

– Посмотрим, как он теперь выкрутится. У меня есть доказательство!

И молодой человек довольно глянул на обмотанный лентой свиток, за которым ходил в город. Подпись самого мудреца Мерлока, да еще с печатью – какие уж тут шутки! Даже интересно, что простофиля Ллинт скажет на этот раз.

…Их дома единственные стояли за речкой – на отшибе деревни. Ллинграм зажил сам по себе после смерти матери; бродяга Ллинт однажды заночевал в пустующей хижине через поле, да так и остался. Понятное дело, что между двумя соседями, отрезанными от деревенской жизни полосой воды, не могли не возникнуть отношения. Правда, это оказалась не дружба и не вражда, а нечто совсем иное.

Все соседство молодых людей вылилось в один большой спор. Как-то Ллинт признался, что уже давно охотится за феями. Ллинграм, который считал себя человеком образованным, тут же заявил, что фей не бывает. «Все это сказки!» – настаивал один сосед. «Нет, не сказки, – упирался другой. – Я сам их видел!» – «Конечно, после бочонка медовухи!» – «Вот поймаю парочку, убедишься». – «Ха!» – «Непременно поймаю, или уж они меня с собой унесут!»

Каждое утро, если только не намечалась ярмарка, Ллинграм шел к соседу, чтобы привести какой-нибудь новый довод против существования фей. При этом он гордо надевал свою черную широкополую шляпу – знак учености и превосходства. Ллинт, однако, не собирался сдаваться. Как только он видел шляпу, бредущую к нему сквозь заросли кукурузы, то сразу же натягивал особые ловчие сапоги – знак того, что готов дать отпор.

Пока между соседями числилась ничья: упрямства обоим было не занимать. Но в конце концов Ллинграм решился на тяжелый для своих мозолей шаг: отправиться в близлежащий город и добиться расписки настоящего ученого под словами «В фей верят лишь дети и глупцы».

«Никуда он не денется, – с легким злорадством повторял молодой человек. – Признает как миленький, что был неправ».

Он даже ялу выпил лишь для того, чтобы побыстрей заснуть и дождаться утра.

И вот, это утро наступило. Ллинграм с особой тщательностью разгладил поля ученой шляпы, нарочито небрежно сунул свиток под мышку и направился к дому Ллинта.

– Эй, горе-охотник! – с порога крикнул он.

Но ему никто не ответил. Похоже, Ллинта не было. Ллинграм даже прикрякнул от досады.

«Отправился за своими сказками ни свет ни заря. Но ничего, я не отступлюсь. Буду ждать его прямо здесь».

Ллинграм устроился в старом кресле и только через какое-то время заметил, что в доме соседа холодно. Печку не топили дня два, а то и три. Окно было приоткрыто, и ветер гонял по полу белесую золу.

– Ллинт?

Не случилось ли чего? Или этот чудак ушел так же внезапно, как когда-то появился в этих краях? Ллинграм вспомнил, что вчера вечером вернулся таким усталым и поглощенным свитком, что даже не обратил внимания, горит ли у Ллинта свет.

Комната выглядела нежилой и заброшенной. Молодой человек поежился и решил развести огонь в очаге – на тот случай, если ждать придется долго.

Потянувшись за поленом, он внезапно отдернул руку. На полу лежала маленькая вещь, которая никак не могла там находиться. Никак. И все-таки она была, такая смутно знакомая. Ллинграм поднял и положил на ладонь сапог, ладно скроенный, со щербатой пряжкой и давно стоптанным носом – но с полпальца длиной.

Ловчий сапог Ллинта. Нет, так не бывает. Или…

Ллинграм понял – как понимают всего одно слово, меткое и острое, что мгновенно разбивает спутанный клубок догадок. Он вскрикнул, отбросил сапожок и выскочил из дома, забыв на столе свиток с ученой шляпой. А вслед ему донесся – или это ветер так свистел в кукурузе? – тонкий смех, похожий на колокольчиковый звон.