На солнце или в тени - [83]

На этот раз она приглашает его к себе. Квартира практически не изменилась. Осталась такой же, какой была раньше, когда здесь жила та, последняя. Новая обитательница не стала ничего менять. Он хочет спросить почему, но, конечно, не спрашивает.

– Твоя рука, – говорит она.

Кровь просочилась сквозь пластырь.

– Иди сюда. – Она ведет его в ванную комнату, резким движением сдирает пластырь с его ладони.

Он старается не морщиться.

– Неслабо порезался, – замечает она.

– «Китайский квартал», – произносит он.

– Что?

– Именно эти слова Фэй Данауэй говорит Джеку Николсону в «Китайском квартале». – Она озадаченно хмурится. – Один из величайших фильмов за всю историю кино, – поясняет он.

– Ты прямо киноман.

– Я смотрел его больше десяти раз. А какой там конец… – Он качает головой, представляя простреленную голову Фэй Данауэй.

– Плохой?

– Иногда плохой конец неизбежен. – Он смотрит на нее в упор.

– Ого, – говорит она, – это жестко.

– При случае обязательно посмотри, – советует он и снова старается не поморщиться, когда она клеит на рану свежий пластырь и осторожно разглаживает его пальцем.

Он не поморщился, но все-таки вздрогнул.

– Хочешь выпить? – спрашивает она, провожает его в знакомую крохотную кухоньку, берет два стакана, наливает бренди, один стакан передает ему.

Он осушает свой стакан одним глотком.

Она подливает ему еще, но сама не пьет.

– Когда я сюда въехала, бутылка бренди уже была здесь, – говорит она. – Наверное, осталась от прежних хозяев.

У него чуть не срывается с языка: Да, я помню, – когда он представляет себе ту, последнюю, жившую в этой квартире. Но он успевает вовремя остановиться. Он обнимает ее за талию, привлекает к себе, целует сначала мягко, потом жестче, настойчивее, заставляя разжать губы и впустить в себя его язык.

Она упирается ладонью ему в грудь и отталкивает:

– Подожди.

Он резко выдыхает, готовый взорваться.

– Долго ждать?

– У меня мало опыта.

– Но ведь ты была замужем?

– Это еще не гарантия опыта, – говорит она, и они оба смеются.

Потом она целует его сама, затяжным поцелуем, вновь отстраняется и спрашивает:

– У тебя есть презервативы?

Он молча хлопает по карману.

– Ты все продумал заранее? Я такая предсказуемая?

– Я всегда все продумываю заранее, – говорит он.

В спальне он наблюдает, как она раздевается. На ней – розовая комбинация и розовый бюстгальтер. Он с трудом сдерживает возглас изумления, когда видит все это вблизи, кружевные края, которые не разглядишь издалека.

Он думал, она будет робеть, как все остальные, что он возьмет на себя роль лидера, как было всегда, но она уже лежит в постели, голая.

– Ты не хочешь присоединиться? – спрашивает она чуть ли не раздраженно.

– Хочу, – отвечает он, прикасаясь к наручникам, спрятанным в кармане, но не успевает их вытащить, потому что она увлекает его на кровать, стягивает с него брюки, ее руки шарят по его телу, словно в бреду, ее губы буквально впиваются в него, так жадно, и он не может ее контролировать, он теряет контроль над собой, он забывает о наручниках, о предвкушении крови, у него кружится голова, его трясет, как в лихорадке, и ей приходится его удержать и напомнить о презервативе, а потом все заканчивается, и он полностью обескуражен потерей инициативы, такого с ним не было никогда, он не верит, что это случилось, ведь он так тщательно все продумал.

Его партнерша уже встала с постели и надевает комбинацию. Она бросает взгляд на его поникший член и едва не соскользнувший презерватив, и протягивает бумажную салфетку.

От стыда у него горят щеки.

Как она перевернула все с ног на голову?

– Где у тебя ванная? – спрашивает он, как будто не знает.

– Вон там. Да, и не спускай эту штуку в унитаз, а то он забьется.

Он разглядывает себя в знакомом зеркале в ванной. Он столько готовился, предвкушал – и в итоге не было ничего: ни женщины, извивающейся в наручниках, ни мольбы о пощаде, ни криков, ни даже слез. Ему хочется переломить ситуацию, показать ей, кто тут главный, силой надеть на нее наручники и взять все, что ему причитается, но это не в его стиле. Он джентльмен; ему нужно, чтобы ему подчинялись добровольно – сначала, – иначе будет неинтересно. Он комкает салфетку, в которую завернут использованный презерватив, и бросает в мусорное ведро вместе с надеждами на приятный вечер.

Может быть, с ней он ошибся.

Когда он возвращается в комнату, она уже полностью одета и вертит в руках его наручники:

– Смотри, что я нашла.

Он чувствует, как у него отвисает челюсть, но ему все-таки удается произнести:

– Это просто… игрушка.

– Ты же не собирался надеть их на меня?

Он уже справился с потрясением.

– А ты бы хотела?

– Возможно, в следующий раз, – говорит она и отдает ему наручники.

– Что у тебя с пальцем? – спрашивает он, заметив пятнышко крови.

– Прищемила «молнией». Ничего страшного. – Она подносит палец ко рту и сосет ранку. – Мне надо выйти купить молока. По утрам я пью кофе только с молоком.

Она нетерпеливо переминается с ноги на ногу.

Он стоит перед ней, голый, и его бьет озноб, хотя в комнате жарко, он представляет себя восьмилетним парнишкой, гонит воспоминание о том, что ему тогда было почти четырнадцать, он обмочился в постель, мама его искупала, а потом привела к себе в спальню и уложила с собой в постель, чтобы утешить, ее рыхлое, мягкое тело обхватило его, засосало в себя, обволокло… и густой, удушающий запах ее духов… ему нечем дышать…