На солнце и в тени - [43]

Виктор походил на одно из зданий на Пенсильванской авеню. По крайней мере, в этот миг он выглядел настолько флегматичным и серым, что его легко можно было принять за почтовое отделение. Он не казался ни жестоким, ни добрым, ни сообразительным, ни глупым. Он тоже был огорчен, но не настолько, как остальные. Кроме того, его присутствие не давало Гарри никакого повода для нападения, и Гарри не мог придумать, что сказать, если возникнет необходимость в словах. Гнев, иногда поднимавший бурю в душе, утих, и он боялся, как бы не рассмеяться.

Пока он наблюдал за ними, застыв на месте и словно став невидимкой (потому что они вряд ли заметили бы незнакомца среди официантов), Кэтрин перешла с тропы на променад и прибавила шагу. Ступив на твердую поверхность террасы, она почувствовала, что ее туфли полны песка. Дышала она через нос, потому что губы у нее были плотно стиснуты, чтобы не дрожали, а руки она слегка сжала в кулаки. Ее приветствовали несколько гостей, еще не успевших присоединиться к танцам, но она, проходя мимо, не слышала их и не видела. Волосы у нее были слегка растрепаны, и морской ветер покрыл их прозрачными каплями воды размером с жемчужину, которые сверкали под бесчисленными лампами. Усыпанный блестками лиф, тесно ее облегавший и рассылавший десятки согласованных вспышек, представлялся великолепным женским доспехом. Руки и плечи, с виду способные орудовать двуручным мечом, были обнажены, свидетельствуя не об уязвимости, но о воинской уверенности и отваге.

Когда она вошла в столовую, обе семьи поднялись. Она была позади Гарри и справа от него. Он увидел ее боковым зрением как быстро движущийся, сверкающий шар, и, когда она проходила мимо, на него пахнуло ее духами. Она взглянула на него и продолжала идти вперед, словно его не существовало. Готовый последовать за ней, он сдержался и остался на месте.

Ее отец встал и сделал к ней несколько шагов. Прежде чем что-либо сказать, они заключили друг друга в объятия, которые могут существовать только между отцами и дочерьми, всепрощающие даже при ссоре. Ее мать, по походке Кэтрин догадавшаяся, что произойдет нечто неизбежное, только улыбнулась.

Кэтрин что-то шепнула отцу, и тот устало попятился, словно его стегнули кнутом. Потом она обратилась к матери, которая, словно обрадованная наступлением того, что она верно предвидела, еще раз смиренно улыбнулась.

Виктор был вял, но обладал терпением охотника. Его родители вышли вперед, чтобы любезно приветствовать молодую женщину, которая должна была стать их невесткой. Они не понимали, что происходит, и у них не было никаких побуждений, помимо доброты и уважения. Видя это и испытывая боль из-за того, что ей придется им отказать, она предостерегающе помотала головой. Они сразу поняли. И Виктор, несмотря на свою вялость, тоже все понял. Словно все это не имело для него никакого значения, он сказал так, что это было слышно Гарри и полудюжине официантов:

– Ну и дерьмо.

– Вот как ты заговорил? – сказала Кэтрин, охваченная яростью. – Вот как ты заговорил?

Она схватила правой рукой наполовину полный бокал и швырнула его ему в лицо. Хотя бокал разбился, порезав его до крови и залив красным вином, Виктор и глазом не моргнул.

– Ох, боже мой, – сказал ее отец, не в горести, но так, как отозвался бы о слишком ярких брюках для гольфа.

Беконы были ошеломлены.

Теперь на них смотрело около десятка гостей, привлеченных запахом скандала. Как в осеннем лесу внезапно вспархивает стая дроздов, пробуя крылом северный ветер, так затрепетал в тот вечер и клуб «Джорджика», найдя о чем поговорить помимо недвижимости, лошадей и нерадивой прислуги.

Кэтрин сердито повернулась кругом и направилась к выходу. Немного отойдя, она обернулась и крикнула:

– Вот что бывает, когда делают то, что сделал ты, ублюдок. Память спит. Но потом она просыпается.

Проходя мимо Гарри, она сказала ему, словно псу, который прицепился к ней в переулке, заставляя ее опаздывать: «Домой!» Насколько могли понять остальные, она сказала это для всех присутствующих, но они и понятия не имели, что Кэтрин никогда не обратилась бы к псу подобным образом и не посмотрела бы, следует ли он за ней или нет, если бы не любила его.

10. Далекие огни и летний ветер

– Я сюда приплыл, – сказал он, перекрывая звук моторчика, сворачивавшего крышу ее кабриолета. Стоя у пассажирской дверцы, он смотрел, как верх поднимается и складывается.

– Прямо из Нью-Йорка? – Даже в ее нынешнем состоянии это не могло ее не позабавить.

– Через канал.

– В смокинге?

– Его я держал над водой. Я был голый. Меня чуть не унесло в море. А теперь мне надо прокатиться.

Верх опустился и сложился, моторчик затих. Виктор наблюдал, стоя у главного входа. Он слышал ее смех.

– Как получается, – спросила Кэтрин, – что, когда я больше всего расстроена, вам удается меня рассмешить?

– Знаете, – сказал он, – если бы ваши брови были похожи на плюшевых медведей, губы были бы толстыми, говорили бы вы как хабалка и не могли бы пропеть и ноты, я бы все равно вас любил. Вы это знаете.

– А потом вы заставляете меня плакать, – сказала она. – Чего вы пытаетесь добиться?