На службе Отечеству, или Пешки в чужой игре - [37]
Лиза ушла, а Алексей больше не стал останавливать ее. Он все еще смотрел туда, где она скрылась за поворотом, когда Малышев подошел к нему.
Глебов склонил голову. Он сейчас ненавидел их всех: Шмита, Лопухина, Малышева. Сдерживаемая ярость готова была вырваться наружу. Он сжал кулаки. Скажи Малышев хотя бы слово, Алексей бы выплеснул на него всю свою злость. Но сыщик молчал. Глебов кинул на него взгляд исподлобья, однако лицо Малышева было бесстрастным.
— Я готов ехать, — сквозь зубы процедил Алексей и зашагал по коридору. Малышев последовал за ним.
Лиза в сопровождении Кати вошла в квартиру, где проживала последние месяцы с мужем, и печально осмотрелась, словно была здесь в последний раз. Катя коснулась ее руки, Лиза грустно взглянула на нее и направилась собирать вещи. Подруга помогла ей. Наконец, упаковав вещи, они присели на дорожку.
В квартиру вошел знакомый Кати — адвокат Андриканис[42], сопровождавший ее в больнице, и взял чемоданы.
Перед входной дверью Лиза остановилась. Затем вернулась к столику в гостиной и схватила фотографию. Алексей переставил ее! А это значит, что ей грозит опасность!
— Что случилось? — спросила встревожено Катя.
Лиза посмотрела на нее:
— Я думаю, за мной следят!
— Почему ты так решила?
— Вот, взгляни. Алексей переставил нашу фотографию с камина на столик. Это наш условный знак опасности.
— Но почему в больнице он ничего тебе не сказал?
Лиза неуверенно пожала плечами.
— Я не знаю.
— И что же теперь делать?
Лиза осторожно выглянула в окно, но слежку не обнаружила. Затем повернулась к подруге.
— Я не могу подвергать вас опасности, — сказала она.
— Тебе нельзя здесь оставаться. Прежде всего, мы уедем в Москву и там решим, что предпринять.
Лиза помолчала. Провела пальцами по изображению мужа. Вернула фотографию на прежнее место.
— Хорошо, — согласилась она и шагнула к порогу.
Спустя час, Алексей, столь же хмурый, как и выдавшийся морозный январский день, сидел в купе вагона. Малышев читал, или делал вид, что читает, газету «Русское слово» и словно не обращал на Глебова внимание.
На обороте газеты статья гласила:
«Под Мукденом. Чансямутунь. 10-го января. Здесь теперь оттепель. Сильный южный ветер носит облака пыли и песку. Участившиеся залпы осадных орудий раскатываются с необыкновенной силой. Итак, русско-японская война продолжается, а недовольство масс растет».
Попутчик перевернул страницу.
«Официальное сообщение. Петербург, 10-го января.
Фанатическая пропаганда, которую в забвении святости духовного сана вел священник Гапон, и преступная агитация злоумышленных лиц возбуждали рабочих настолько, что 9-го января огромная толпа стала направляться к центру города.
В некоторых местах между ними и войсками вследствие упорного сопротивления толпы подчиняться требованию «разойтись», а иногда даже нападения на войска, произошли кровопролитные столкновения. Войска вынуждены были произвести залпы…
Общее число потерпевших от выстрелов по сведениям, доставленным больницами и приемными покоями, к 8 часам вечера составляет убитыми 76 человек, в том числе околоточный надзиратель, ранеными 203 человека».
Глебов отвернулся к окну. Поезд набирал скорость, унося его прочь из Петербурга и от жены. Алексей хмуро свел брови. Вот также быстро, как этот поезд, он и Лиза отдаляются друг от друга. И нет возможности все исправить, навести мосты. Как так вышло? Она так настойчиво отталкивала его, будто он ничего не значит в ее жизни! Раз так, то пусть. А что «пусть»? Что? Отказаться от нее? Забыть? Можно ли?
Глебов настолько глубоко погрузился в раздумья, что Малышев некоторое время, не таясь, открыто наблюдал за ним. Дорога предстояла неблизкая. Да и работа ожидала не из легких. А подопечный и вовсе непредсказуем. С ним нужно держать ухо востро.
Малышев посмотрел на свою руку, потер безыменный палец там, где белела полоска от снятого с пальца обручального кольца. Каждый раз, выходя из дома, он снимал его. Потому что опасался. Опасался постороннего вторжения в свой уютный семейный мирок.
Глава 2. Азеф
Париж! Глебов любил этот город, расположенный по обе стороны реки Сены. Алексей знал каждый проулок, каждое укромное местечко. Его авантюрную натуру притягивала «колыбель» Парижа — остров Сите: здесь были Кон-сьержери[43], Сент-Шапель[44], Нотр-Дам-де-Пари[45]. «Оцени силу правосудия, понеси наказание и покайся» — так он с усмешкой называл остров…
Особые чувства Алексей питал к свободолюбивому Монмартру[46]. После смерти дяди, оставшись без средств к существованию, изгнанный из университета, в Петербурге он наделал ошибки, чуть не сломавшие его. Прибыв в Париж, Глебов нашел прибежище именно в Монмартре — среди бедных художников и поэтов, снимавших комнатушки в Бато-Лавуар[47]. В этом захудалом общежитии не было света, комнатки отапливались печками-буржуйками, а имеющийся единственный водопроводный кран обслуживал все пять этажей. Однако жители Бато-Лавуар — «парижская богема» — не унывали, веселились и прожигали жизнь в «Проворном кролике» «Чёрном коте», «Мулен Руже»[48]. Глебов сам бывал здесь не раз: продолжал картежничать, проворачивать мелкие аферы, а затем — тратил, тратил, тратил — в тех же кабаре и на тех же людей, что обманул и обыграл…
