На службе Отечеству, или Пешки в чужой игре - [26]

— На Путиловском заводе было уволено четверо рабочих. Это было последней каплей: рабочие на собраниях стали требовать справедливости. Просто разговорами уже было не обойтись, поэтому-то Гапону ничего не осталось, как допускать на свои собрания представителей ревпартий с их предложениями. Были организованы три рабочие депутации, которые с требованиями пошли: одна — к директору завода, другая — к главному заводскому инспектору Чижову и третья — к градоначальнику, генералу Фуллону[31]. Так вот, сегодня делегации должны отчитываться перед собранием.

— Хорошо, мне все понятно, — ответила Лиза, поправляя воротничок. Что, в конечном счете, ее личные проблемы по сравнению с проблемами других?

* * *

С утра зал Нарвского отделения гапоновской организации был полностью заполнен. Собралось до шестисот человек. Лиза и Иванов[32], пекарь филипповской булочной, с трудом пробрались в первые ряды.

Депутации уже отчитывались. В общем, как стало понятно, они ничего не добились, только лишь одного из четырех уволенных рабочих должны были восстановить на работе.

Депутатов выслушали в полном гнетущем молчании.

Иванов протиснулся вперед и решительно поднялся на подмостки.

— Неужели вы всерьез думали, что кто-то прислушается к вашим требованиям? — заговорил он.

Толпа возмущенно загудела, и Иванов поднял руку:

— Погодите, не торопитесь. Сейчас я скажу главное.

Толпа продолжала гудеть. Гапон вышел вперед, поднял руку, призывая собравшихся к тишине.

— Братья и сестры! Послушаем, что нам скажут социал-демократы, какой выход они нам предлагают.

Когда гул затих, Гапон повернулся к Иванову, жестом предлагая говорить. Иванов сурово взглянул на толпу и Гапона.

— Выход очень простой, — заговорил он. — Завтра — всем собраться на заводском дворе и — без крика и шума, без размахивания кулаками — объявить, что пути-ловцы будут бастовать. Сами увидите, как закрутится ваша администрация.

Зал молчал. Затем загудел. Волна голосов, поддерживающих предложение, Иванова стала нарастать.

— Бастовать! — раздался громогласно голос под ухом у Лизы. Она посмотрела на высокого худого мужчину, стоявшего рядом с ней. Его худая жилистая рука затряслась над головой.

— Бастовать! — подхватили в толпе, сотрясая руками.

Иванов сбежал со сцены и подошел к Лизе. Воодушевление толпы передалось и ей. Сердце гулко билось в предчувствии чего-то важного, масштабного.

— Бастовать! — подхватила она и ее слова слились с общим гулом…

* * *

Алексея продержали в одиночной камере в полной темноте сутки, прежде чем, надев на глаза повязку, повезли в неизвестном направлении.

Сыскарь[33] Малышев — тот самый, что произвел арест — провел Алексея в кабинет и снял повязку. Глебов, привыкнув к свету, осмотрелся. Обстановка кабинета, в котором он оказался, была скромной и несколько домашней, как в не очень богатой квартире. Стены оклеены коричневыми обоями, на окнах — плюшевые гардины, на этажерках — горшки с цветами.

Глебов сел на деревянный диванчик. Сыщик молча стоял возле двери. Ждали минут десять, прежде чем в кабинет вошел. Лопухин. Алексей сразу узнал его.

— Так вот кому я обязан гостеприимством! Господин Лопухин, директор департамента полиции, — съязвил с усмешкой Алексей.

— Вижу, вы в прекрасном состоянии духа. — Лопухин сел в кресло. — Как вам кабинет?

— Скромненько, учитывая ваше положение.

— Особый кабинет для встреч сугубо конфиденциального характера. Оказываясь здесь, сразу вспоминаю господина Зубатова[34]. Это его обитель.

Глебов видел пару раз Зубатова — бывшего начальника охранки. Приятная внешность. Сдержанная улыбка. Голос низкий и мягкий. На самом же деле — нисколько не безобидная фигура.

— Чем заслужил чести присутствовать здесь? — спросил с сарказмом Алексей. Лопухин наклонился вперед, сцепил руки в замок.

— Что же, перейдем к делу. — Он некоторое время с любопытством смотрел на Глебова. — Надеюсь, вы понимаете, что раз вы находитесь здесь, а не в комнате для допроса, ваше положение отличается от положения заключенного. Однако все может измениться. И это зависит только от вас.

Лопухин сделал паузу, наблюдая за реакцией Алексея.

— И что же вы хотите?

— Я хочу предложить вам сотрудничество.

— Сотрудничество?

— Удивлены?

— Признаться, да. Я не вижу причин, по которым вы мне предлагаете сотрудничество, и не вижу причин, по которым мне стоит согласиться.

Лопухин улыбнулся:

— О, причины есть, уверяю вас. Вот, ознакомьтесь.

Лопухин вынул из несгораемого шкафа папку и протянул Алексею.

Глебов неторопливо с ленцой взял ее, хотя внутри все напряглось как пружина. Как только он раскрыл ее, то сразу понял, что пропал. Досье было составлено на него и содержало материалы, касающиеся не только его бывшей преступной деятельности, но и личной жизни. Вся подноготная, все!

Алексей медленно закрыл папку.

— Вот видите, господин Глебов, мы знаем о вас все, или почти все. Вам грозит пожизненная каторга, не меньше. Вы же — человек огромнейших способностей! Зачем же ваш талант будет пропадать даром?

Алексей откашлялся — в горле пересохло.

— О каких талантах вы говорите? Я обычный человек.

— Ну что вы! Не скромничайте, господин Глебов. Вы прекрасно образованы, говорите на французском, английском, немецком языках. Объехали всю Европу. Точнее, обокрали. К каждому своему делу подходили творчески. Умны. Находчивы. Предприимчивы. Ловки. Вы один стоите десятерых моих агентов.