На службе Отечеству - [43]

Шрифт
Интервал

— Жив, Саша?! — Увидев мое потное лицо, он сердито проворчал: — Куда тебя нечистая несет? Мы же на мушке у пулеметчика.

Осторожно осматриваюсь и облегченно вздыхаю: справа ярким пламенем горят три танка, а по направлению к нам стремительно, по-заячьи виляя, бегут сержанты Поливода и Сероштан. Поливода держит наготове связку гранат, а Сероштан — бутылку. Не успели они сделать и двух десятков шагов, как упали словно подкошенные.

— И этих убили! — горестно воскликнул Стаднюк и тут же закричал: Смотри! Живой! Миша живой!

Взглянув на приближающийся танк, я увидел, как за несколько секунд до того, как сверкающая на солнце, отполированная на российских дорогах гусеница фашистского танка накрыла место, где лежал Стогов, он стремительно откатился вправо и замер между гусеницами надвигавшейся машины. Мне было уже известно, что механики-водители фашистских танков обычно делали разворот вокруг оси на том месте, где они замечали советских бойцов. Невольно зажмуриваюсь, чтобы не видеть, как танк "танцует" на теле моего ординарца. А когда открыл глаза, увидел, что танк, не задерживаясь, идет на нас. Выдержка Миши Стогова спасла ему жизнь: механик-водитель, видимо, счел его убитым или тяжелораненым и поэтому не предполагал, что тот может ускользнуть из-под гусениц. Теперь фашист стремился и нас вдавить в землю. Вдруг над ним взметнулся гигантский факел. Машина скрылась в дыму и пламени горящего бензина. Молодец Миша! Мы со Стаднюком вскакиваем и бросаемся к горящему танку. Почти машинально срезаю из автомата фашиста, выскочившего из распахнувшегося люка башни. Вторая голова, в танковом шлеме, вынырнувшая из люка, словно сбитый палкой репей, проваливается обратно. Обежав танк, натыкаюсь на Мишу Стогова. Он морщится от боли, которую ему причиняет огромная царапина, видневшаяся сквозь разорванные на спине гимнастерку и нательную рубашку. Видно, его зацепило каким-то острым выступом на днище танка. Падаю рядом с Мишей и, осторожно ощупывая его, радостно и изумленно повторяю:

— Живой?! Живой, Миша?!

— Так точно, живой, товарищ лейтенант, — отвечает Миша не совсем уверенно.

— Почему без разрешения утащил бутыль, товарищ Стогов? — нарочито строгим голосом спрашиваю я, стараясь сдержать улыбку.

Хитрая усмешка скользнула по губам ординарца.

— Так вы же, товарищ комроты, постоянно наказываете, чтобы мы проявляли инициативу!

— Правильно говоришь, товарищ Стогов! — крикнул подбежавший Стаднюк, ласково поглаживая Мишу по руке. — Инициатива в бою нужна. — Потрясая револьвером, добавил: — Я вот сейчас еще одного фашиста уложил: не дал ему ускользнуть через аварийный люк.

Недоверчиво смотрю на своего ординарца и с восхищением думаю: "Неужели это наш тихоня Стогов? А я-то беспокоился, что его нервы сдадут в ожесточенных схватках". И мне невольно припомнились слова капитана Тонконоженко, поучавшего, что истинно храбрым человеком может стать только тот, у кого высоко развито чувство долга.

Помогая Стогову, мы поползли к бойцам, которые метким прицельным огнем не давали фашистской пехоте продвигаться вперед.

Все шесть атаковавших нас танков подбиты. Но эта победа досталась нам дорогой ценой. Двадцать два человека потерял в этой схватке наш батальон. Оба миномета были разбиты прямыми попаданиями снарядов. Три орудия уничтожены. Одну пушку вместе с артиллеристами танк вдавил в землю. Но сам он стоял без башни, ее снесло взрывом: артиллеристы соседнего орудия сумели отомстить за погибших товарищей.

Капитана Тонконоженко нахожу за одним из подбитых танков, его перевязывает наш Петренко. Бинтуя рану, он приговаривает:

— Ничего, кость цела, скоро заживет. Все будет в порядке. Медицина не подведет.

— Везет мне! — невесело усмехается комбат. — Хоть не в башку попала пуля, а только в руку. К счастью, в левую. — Дождавшись конца перевязки, продолжает: — Атаковать противника оставшимися силами мы не можем: и сами погибнем, и задачу не решим. Будем держать фашистов под огнем, не давая им атаковать штаб полка.

Предвидение командира батальона оправдалось: пехота и уцелевшие танки, не решаясь возобновить атаку на деревню, ведут огонь по высоте, на которой окопались мы.

— Набираются храбрости для атаки, — говорит Тонконоженко. Со стороны перелеска, что к востоку от деревни, все слышнее орудийные выстрелы и пулеметные очереди. Обнаруживаю там медленно продвигающиеся в сторону деревни танки. Они ведут огонь с коротких остановок. За ними перебежками отходит пехота. Капитан Тонконоженко с удовлетворением констатирует:

— Вот все, что осталось от прорвавшихся тридцати танков! Немцы приблизились к деревушке. Оттуда по ним ударили из пулеметов и орудия. Это вынуждает их обтекать деревню с двух сторон. Как только ближайшая группа фашистских танков поравнялась с нами, мы открываем огонь. Один танк загорается, уцелевшие, бросив на произвол судьбы пехоту, ускоряют ход. Фашистские солдаты панически бегут следом. За отступающими появляются десять советских танков. За ними, немного отстав, широкой цепью наступают пехотинцы.

— Ну, теперь и мы можем ударить! — Лицо комбата светлеет. Он разрешает артиллеристам израсходовать все оставшиеся снаряды.


Рекомендуем почитать
Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Моя бульварная жизнь

Аннотация от автораЭто только кажется, что на работе мы одни, а дома совершенно другие. То, чем мы занимаемся целыми днями — меняет нас кардинально, и самое страшное — незаметно.Работа в «желтой» прессе — не исключение. Сначала ты привыкаешь к цинизму и пошлости, потом они начинают выгрызать душу и мозг. И сколько бы ты не оправдывал себя тем что это бизнес, и ты просто зарабатываешь деньги, — все вранье и обман. Только чтобы понять это — тоже нужны и время, и мужество.Моя книжка — об этом. Пять лет руководить самой скандальной в стране газетой было интересно, но и страшно: на моих глазах некоторые коллеги превращались в неопознанных зверушек, и даже монстров, но большинство не выдерживали — уходили.


Скобелев: исторический портрет

Эта книга воссоздает образ великого патриота России, выдающегося полководца, политика и общественного деятеля Михаила Дмитриевича Скобелева. На основе многолетнего изучения документов, исторической литературы автор выстраивает свою оригинальную концепцию личности легендарного «белого генерала».Научно достоверная по информации и в то же время лишенная «ученой» сухости изложения, книга В.Масальского станет прекрасным подарком всем, кто хочет знать историю своего Отечества.


Подводники атакуют

В книге рассказывается о героических боевых делах матросов, старшин и офицеров экипажей советских подводных лодок, их дерзком, решительном и искусном использовании торпедного и минного оружия против немецко-фашистских кораблей и судов на Севере, Балтийском и Черном морях в годы Великой Отечественной войны. Сборник составляют фрагменты из книг выдающихся советских подводников — командиров подводных лодок Героев Советского Союза Грешилова М. В., Иосселиани Я. К., Старикова В. Г., Травкина И. В., Фисановича И.


Жизнь-поиск

Встретив незнакомый термин или желая детально разобраться в сути дела, обращайтесь за разъяснениями в сетевую энциклопедию токарного дела.Б.Ф. Данилов, «Рабочие умельцы»Б.Ф. Данилов, «Алмазы и люди».


Интервью с Уильямом Берроузом

Уильям Берроуз — каким он был и каким себя видел. Король и классик англоязычной альтернативной прозы — о себе, своем творчестве и своей жизни. Что вдохновляло его? Секс, политика, вечная «тень смерти», нависшая над каждым из нас? Или… что-то еще? Какие «мифы о Берроузе» правдивы, какие есть выдумка журналистов, а какие создатель сюрреалистической мифологии XX века сложил о себе сам? И… зачем? Перед вами — книга, в которой на эти и многие другие вопросы отвечает сам Уильям Берроуз — человек, который был способен рассказать о себе много большее, чем его кто-нибудь смел спросить.