На службе Отечеству - [35]

Минометчики с интересом прислушиваются к шутливому разговору, затеянному Сероштаном. Их лица просветлели, на губах заиграли улыбки, ложки живее застучали о котелки.

Подойдя ко мне, Петренко доложил:

— Товарищ комроты! Во время обстрела ранен Шлевко.

— Опасно?

— Нет, царапнуло осколком. Перевязал. На батальонный медпункт отказывается идти.

— Пусть остается, — разрешаю я. — Только проследите, чтобы рана не загноилась.

Засунув ложку за голенище, иду во второй взвод. А за спиной снова слышу голос Сероштана, прерываемый громким смехом.

"Какой молодец! — думаю я. — На душе кошки скребут, а умеет себя пересилить и в трудную минуту ободрить товарищей".

В безоблачном утреннем небе, будто коршун, парит зловещая "рама". И словно холодный ветерок пробежал по спине. Мы молча следим за разведчиком, так как уже знаем, что появление его не предвещает ничего хорошего: теперь нужно ждать скорого "визита" бомбардировщиков. Но что такое? "Рама" вдруг быстро развернулась на сто восемьдесят градусов и устремилась на запад. Оказывается, эта неуклюжая с виду двухвостая машина обладает великолепной скоростью! А в солнечных лучах блеснули крылья кургузых краснозвездных "ястребков". Они устремились вслед за фашистским самолетом.

— Давай, давай! — кричат вокруг, словно летчики могут их услышать.

Я почувствовал, что тоже невольно шепчу:

— Давай, давай, братцы! Догоняй!

Так хотелось, чтобы "рама" не донесла в свой штаб собранные ею сведения.

День проходит неожиданно спокойно. Даже появление "рамы" не имело последствий. Немцы, получив отпор и убедившись в прочности обороны, подтягивают силы и ведут тщательную подготовку. На опушке леса вспыхивают солнечные зайчики от вражеских оптических приборов; враг изучает наши позиции. Предстоит тяжелая схватка. Мы запасаемся патронами и минами. Гранат нам не выделили. Однако опыт, полученный в предыдущих боях, подсказывает, что всякое может случиться.

Охрименко, умевший быстро заводить дружбу, выпросил немного гранат в соседнем батальоне, командир взвода снабжения которого оказался его земляком. Мы сделали из них несколько связок. Танков мы по-прежнему опасались больше всего: не забыли, как они утюжили наши окопы, заживо зарывая укрывавшихся в них бойцов.

— Николай Федорович, — прошу старшину, — разведай, где можно раздобыть хоть немного бензина.

— Разведаем, товарищ лейтенант…

Признаться, я не надеялся на успех. Но ошибся. После обеда старшина с сияющим лицом появляется в круглом широком окопе, где мы с командирами взводов обсуждаем результаты пристрелки.

— Товарищ лейтенант! Ваше приказание выполнено! — Охрименко берет дымящийся окурок из рук удивленного лейтенанта Воронова, тщательно втаптывает его в землю, потом открывает крышку термоса — и в ноздри бьют чистейшие бензинные пары. — Бензин, едят его мухи! — громко объявляет старшина.

— Откуда?

— Когда ходил к земляку в соседний батальон, видел разбитую полуторку. Вот и подумал: "А не осталось ли в баке бензина?" Взял хлопцев, и, едят его мухи, нацедили маленько.

— Ну, Николай Федорович, здорово ты нас выручил. Теперь надо раздобыть бутылки…

— Добудем, товарищ комроты, и склянки, едят их мухи! Уже затемно Охрименко приволок из ближайшей деревни три доверху набитых мешка. Чего только там не было: и обыкновенные поллитровки, и прямоугольные дореволюционные штофы, и четверти, и даже какая-то медицинская посуда! Не забыл старшина и о пеньке. Было из чего фитили делать.

До середины ночи мастерили мы свое зажигательное оружие. Когда работа была закончена, я приказал Охрименко полтора десятка бутылок раздать командирам взводов, остальные осторожно сложить в мешки и следовать за мной. Выложив наше "оружие" перед капитаном, показал его в действии: ближайший камень, послуживший мишенью, сразу же превратился в пылающий костер. Сдержанный Тонконоженко не удержался от похвалы:

— Молодец, лейтенант! Замечательно! А бензин откуда? Выслушав объяснение, капитан торжественно произнес:

— Товарищ Охрименко! Объявляю вам благодарность за находчивость. Молодчина!

Довольный Охрименко гордо закручивает пшеничные усы.

Ночью фашистская разведка безуспешно пыталась добыть "языка".

Солнце еще не выкарабкалось из-за горизонта, а мы уже в тревожном ожидании. К нашему удивлению, утро было на редкость тихим. Даже ружейная перестрелка прекратилась. Лишь опять парила над позициями "рама".

Заряжающий из первого взвода, молоденький парнишка, назначенный вместо раненого Афанасия Сидоренко, схватил винтовку и, пристроив ее на бруствере окопа, стреляет по самолету, тщательно прицеливаясь. Услышав выстрелы, к нему подходит командир расчета Поливода. Обычно спокойный, он гневно вырывает винтовку из рук молодого бойца:

— Ты что, дурья твоя голова, пули понапрасну тратишь? Парень явно не понимает, за что его ругает командир: ведь он храбро вступил в бой с вражеским самолетом. Обиженно насупившись, он сердито бурчит:

— А чего он тут летает?

— Це не твоя забота, хлопче, — смягчается старший сержант. — Зенитчики и летчики достанут германа, а из винтовки его на такой высоте не взять. Ты береги патроны, пригодятся, когда герман на тебя полезет.