На службе Отечеству - [270]

Обернулся к комбату. Ульянов, видимо, тоже думал об этом.

— В атаку, поднимай людей — момент упустим.

Рядом со мной стоял связной со штабом полка старший сержант Гарбуз среднего роста, разбитной, лет восемнадцати паренек. Накануне Владимир был ранен, но в медсанбат идти отказался наотрез.

— Дай-ка, — протянул я руку к автомату.

Старший сержант с удивлением посмотрел на меня, однако отдал оружие со словами:

— А как же я, товарищ майор? Из чего буду вести огонь?

— Вот, держи на время боя. — Протянул ему пистолет.

В это время вверх взлетели ракеты. Роты поднялись в атаку. Разнеслось русское "ура".

Ротные цепи вскоре скрылись за деревьями, кладбищенскими оградами и памятниками. Батальон шаг за шагом теснил немцев.

С комбатом Ульяновым переместились поближе к ротам. В глубине старых аллей, десятилетиями хранивших тишину, мелькали человеческие фигуры, разносились выстрелы, взрывы гранат, крики. Схватки шли у могил, между деревьями, вокруг фамильных склепов.

Батальон шаг за шагом медленно продвигался вперед. То в одно, то в другое место приходилось перебрасывать штурмовые группы, маневрировать силами и огневыми средствами. Несмотря на все наши усилия, сломить сопротивление противника не удавалось. Лишь на следующий день, под вечер, рота старшего лейтенанта Германа Братченко приблизилась к противоположной от нас ограде кладбища. Бойцам осталось преодолеть каких-то метров сто пятьдесят.

К месту обозначившегося прорыва батальона Ульянова немцы стянули пехоту. Братченко донес о подготовке фашистов к контратаке. С группой автоматчиков пробились к нему. Враг накапливался у небольшой часовенки.

— До роты фрицев, товарищ майор, — доложил вывернувшийся из-за могильной плиты старший лейтенант.

Но я уже и сам видел противника. Немцы еще не развернулись.

"Выгодный момент для удара", — мелькнула мысль. Судьбу схватки чаще всего решает внезапность. Фрицы разговаривают, курят. Скорее интуитивно, нежели осознанно, поднял автомат над собой и во всю силу легких выдохнул:

— За Родину — вперед!

Призыв тут же подхватили бойцы Германа Братченко.

Мы рванулись навстречу противнику, да так стремительно, что фашисты на какое-то мгновение растерялись. От внезапно появившихся перед ними советских солдат, дружного "ура" и плотного огня гитлеровцы повернули вспять, что еще больше усилило наш порыв.

— Герман, не останавливаться! — на ходу крикнул я Братченко. — К ограде, а потом к домам.

Наш бросок удался. На плечах противника ворвались в находящийся рядом с кладбищем четырехэтажный жилой дом. Довольно быстро очистили от гитлеровцев подвал и первый этаж, зато с верхних этажей и с крыши выбивали их до поздней ночи. Здесь пришлось поработать и моему автомату. Правда, за личное участие в атаке после выслушал упрек майора Павлюка, но это дело уже частное.

Начались затяжные бои. Противник, продолжая удерживать центральную, западную и северную части кладбища, городские районы, непрерывно контратаковал части дивизии. В течение 24 февраля мы продвинулись лишь на 100–150 метров.

Противник, не считаясь ни с какими потерями, непрерывно подбрасывал подкрепления гарнизону. В последних числах февраля были взяты пленные из запасного батальона, прибывшего из Вены, а спустя несколько дней — из 275-й пехотной дивизии, переброшенной из-под Форста. Гитлеровцев можно было понять: с выходом к Нейсе и ее форсированием советским войскам открывался путь к сердцу рейха — Берлину. Вот почему враг так цеплялся за этот природный рубеж, используя для обороны возможности густонаселенного района на восточном берегу Нейсе. Но это была лишь попытка оттянуть агонию.

Командование дивизии, корпуса, армии делало все для того, чтобы быстрее овладеть Губеном. Перегруппировывая силы и огневые средства, оно в том или ином месте создавало перевес над противником, пытаясь пробить брешь в его обороне. Полку пришлось принимать район обороны соседей — 106-й стрелковой дивизии, переброшенной на новое направление. Нас усилили танками, самоходными орудиями, артиллерией, придали отдельный пулеметный батальон. Однако продвижение шло медленно. Правда, 27 февраля несколько штурмовых групп прорвалось к Нейсе. Но закрепиться не удалось, пришлось отойти под давлением перекрестного огня противника.

Особенно ожесточенная борьба развернулась за центральную часть города. По нескольку суток, захватив нижние этажи зданий, роты пытались выбить немцев из верхних. Враг дрался за каждую квартиру. Напряженность боев мне напоминала чем-то дороткинский плацдарм. И та, и другая сторона не хотели уступать и пяди земли.

К середине марта стала остро ощущаться нехватка в личном составе. Генерал-майор Федор Семенович Даниловский доносил командиру корпуса: "Дивизия понесла большие потери в живой силе, в особенности 889-й стрелковый полк, в строю которого осталось 120 человек на 2 км фронта. Резервов нет. Прошу Вашего распоряжения о сокращении линии фронта…"

Действительно, и ротах полка осталось по 15–20 человек, и это с учетом того, что они получили людей из тыловых подразделении. Мы продолжали вести уличные бои. Я неотлучно находился на переднем крае. Много пришлось увидеть, немало пережить. День и ночь слились воедино и измерялись не минутами и часами, а взятыми у врага подъездами, квартирами, этажами, отбитыми контратаками. В моей памяти остался такой эпизод. Где-то в двадцатых числах марта мы овладели несколькими домами. Под утро приводят ко мне пленного.