Машина бежит по лесной дороге, останавливаясь на разъездах у диспетчерских будок, пропуская встречные машины. Тяжело груженные огромные лесовозы, запорошенные снегом, проплывают в свете фар, исчезая в темноте. У четвертой диспетчерской пришлось подождать. Женя, отряхивая валенки, побежала в диспетчерскую погреться. У раскаленной печурки сидела Шура, самая маленькая из росомах. Она была ростом с двенадцатилетнюю девочку и отличалась очень независимым нравом. Все звали ее Крошкой.
Крошка сказала:
— Если ты будешь на дежурстве спать, Женька, я за себя не ручаюсь.
— Когда же я спала?
— Прошлую ночь я всю руку отмотала, пока до тебя дозвонилась.
— Хорошо. Я постараюсь, — согласилась Женя и вздохнула.
Она знала, что сколько она ни старайся, все равно задремлет.
Покорность подруги тронула Крошку. Она посоветовала:
— А ты думай о чем-нибудь. Я вот как размечтаюсь, так и терплю. Я о кавалерах мечтаю. Какие они бывают, как глазами поводят, какие мне слова говорят… Ах, Женька!
И, прижимая крошечные ручки к своим пылающим пухлым щекам, восторженно распахнула глаза.
Женя вздохнула:
— Тебе хорошо, Крошка. Ты маленькая. За тобой мало ухаживают. А мне они и так надоели. Стану я еще о них мечтать.
— Ты на тридцатке?
— Ну и что же? Нужен он мне очень. Ф-фу!
Крошка завистливо вздохнула, взглянув с неприязнью на красивую подругу. Ну что хорошего находят в этой тумбе? И совсем она даже не красивая. Лицо, как подушка. Волосы рыжие. Наверное, она их завивает на шесть месяцев. Так красиво сами не вьются. И брови, конечно, подбривает. Курносая. Глаза выпуклые, как у лягушки, только что голубые. Рот маленький, так и у нее, у Крошки, тоже небольшой, и губы такие красные и пухлые, как будто она всю ночь целовалась.
— У тебя пуговица сейчас оторвется, — недоброжелательно сказала Крошка.
Женя провела рукой по груди.
— Не держатся у меня пуговицы. Особенно, если вздохну.
Коротко звякнул телефон. Из пятой диспетчерской спрашивали о двенадцатой машине.
— Нет, еще не пришла, — ответила Крошка. — У меня тут тридцатка дожидается, а двенадцатая, наверное, застряла на перегоне. Ох, уж этот Гришка Орлов! Посадили мальчишку на лесовоз. Ну; конечно, на тридцатой. Скажи ей сама.
Крошка протянула трубку Жене:
— Тебя Марина спрашивает.
Женя подсунула телефонную трубку под белый пуховый платок. Сейчас же послышался четкий, возмущенный голос ее сменщицы:
— Ты что там думаешь — я всю ночь буду дежурить?
— А я что, по воздуху полечу? Ты, Марина, с ума сходишь.
— Это ты с ума сходишь. Иди пешком! Что там с двенадцатой стряслось? Стоит на перегоне? У меня две машины в лесу под погрузкой. Куда я их пущу? Иди. Я из-за тебя пробку не намерена устраивать. Договор ты тоже подписывала — пятьдесят рейсов за смену…
— Ладно, не агитируй, — заносчиво ответила Женя, — я сама знаю, что надо делать. Я говорю: не меньше тебя знаю. Иду, сказала, иду.
Грохнув трубкой, она возмущенно фыркнула. Затянув потуже платок и застегнув черный аккуратный кожушок, Женя вышла из будки.
Редкие мелкие снежинки так медленно падают, что кажутся вмерзшими в морозный воздух. Тридцатка стояла на лежневке. Кабинка, прицеп и даже капот густо обросли сверкающими кристалликами инея.
Из открытого бункера валили желто-зеленый дым и копоть прямо в Мишкино лицо. Он стоял на площадке и, отворачиваясь от ядовитого дыма, опускал в бункер длинный металлический прут — шуровку.
Женя подумала, что сейчас Мишка, черный, со сверкающим оскалом похож на какого-то злого духа тайги, возникающего из желто-зеленого дыма.
Да, нелегкая работа у этих шоферов, недаром они все такие отчаянные.
Заметив Женю, Мишка со звоном выхватил шуровку и захлопнул бункер. Он что-то крикнул, но что, она не разобрала. Помахав ему рукой, она пошла прямо в жуткую темноту просеки. Дорога смутно белела во мраке, по временам озаряемом зеленоватыми вспышками отдаленного северного сияния.
И Жене казалось, что, наверное, вот так же зеленовато Должны светиться глаза росомах.
Она шла, стараясь не скрипеть валенками по снегу и осторожно поглядывая по сторонам. Она боялась росомахи. Ведь знала, что все это выдумка шоферов, нет тут росомах, но сейчас ей казалось, что, может быть, какая-нибудь бродит рядом.
Ну, конечно, двенадцатая стояла на перегоне. С заглохшим мотором. Очередная авария. Орлов на это мастер.
Сразу он накинулся на нее. Надо на ком-то сорвать досаду. Не себя же ругать. Он сбросил полушубок, закрыл им радиатор, чтоб не заморозить, сдвинул шапку на затылок. Мокрые волосы прилипли к грязному потному лбу. Было очевидно, что машину ему не завести. И как бы в оправдание Гриша ворчал, что эти газогенераторы — настоящие самовары, им в субботу сто лет будет, не выдерживают мороза.
— У других выдерживают, — язвительно заметила Женя.
Круглое, совсем детское лицо шофера загорелось гневом.
— Если хочешь знать, это не твое дело.
Потом он закурил, достав из бункера огонька, и сразу успокоился.
— Иди в свою пятую. От тебя помощи, как от козла молока. Позвони — пускай тридцатка без прицепа едет на выручку.
— Ф-фу, — возмутилась Женя, — он еще и командует, аварийщик несчастный!
— Иди, иди, говорю, — повторил Гриша, стараясь говорить басом, что в его неполных пятнадцать лет не совсем удавалось. — Катись, а то!..
