С потемневших ветвей срывались комья отсыревшего снега и с шумом падали, пробивая ледяную глазурь сугробов. Тайга нетерпеливо сбрасывала с себя надоевшую за зиму одежду.
Чудесный запах хвои стоял в чистом воздухе, чуть тронутом влажной прелью. В тайге начиналась весна.
Марина, сдав дежурство, отправилась домой пешком через просыпающуюся тайгу. Она шла по автолежневой дороге, уже освобожденной от снега. Широкие деревянные пластины, подернутые ледком, блестели, освещенные зарей, как яркие ленты, стремительно брошенные вдоль просеки.
Изумительны зори на севере. Марину всегда зачаровывало богатство красок, сверкающих на чистой синеве вечернего неба.
По нежнейшим оранжевым и лиловым полосам, протянутым вдоль горизонта, нанизано ожерелье мелких облачков — золотых, синих, опаловых.
И над всем этим буйством красок и присмиревшей тайгой широко раскинулся великолепный синий бархат неба.
Марина шла по лежневке, ощущая радость, зарождающуюся в сердце. Ее каблучки четко постукивали. Может быть, впервые немного тяготило одиночество, как старая одежда, которую приходится носить.
Она выросла из этой одежды, и стук ее каблучков мог бы показаться ликующим маршем, но как он был одинок, этот стук.
Нет, она не боялась одна в тайге. Она без страха глядела на темные ряды деревьев по сторонам дороги, на редкие искривленные стволы берез, белеющие в сумраке леса. Вот громадная сосна с обломленной вершиной застыла, как орудие, нацеленное на зарю, вот безобразные корневища тянут к небу причудливо переплетенные свои щупальца, опутанные бурым мхом.
Ко всему этому, как и к таежному труду, к суровой ласке севера, привыкла московская девушка, и сама посмеивалась иногда над своими давнишними страхами.
Шагая по доскам лежневки, она увидела далеко впереди фигуру человека. Он сидел на поваленной сосне у края дороги.
Она узнала Тараса Ковылкина.
Он сдержанно поздоровался с ней, приподняв над головой кубанку, и пошел рядом, по соседней ленте дороги. Она спросила, почему он сидел здесь.
— Вас дожидался.
Она удивленно посмотрела на Тараса. На его смуглом лице, немного скуластом, по-славянски правильном, блуждала трогательная детская улыбка.
— В лесу ни одного лесовоза, думаю, вам боязно одной. Да и приустал я немного.
Он говорил спокойным окающим баском сильного человека, и Марине казалось, будто все слова, составленные из одних «о», неспешно скатываются с его губ.
