На сцене и за кулисами: Воспоминания бывшего актёра - [29]

В субботу я удостоился первого «вызова», — в этот день театр был совершенно полон. Конечно, я был в высшей степени польщен, но мне было очень страшно выходить на авансцену, когда поднялся занавес. Мне все думалось: «А что если это ошибка и публике нужен совсем не я». Однако, как только я появился на сцене, мне сейчас начали хлопать, и тут я совсем ободрился. Меня вызвали за комическую роль Жака в «Медовом месяце». Я всегда гораздо лучше играю комические роли, нежели какие-либо другие, и мне все говорят, что их-то мне и следует держаться. Но мне самому не хочется играть таких ролей. Мне хотелось бы блистать в высокой трагедии. Я не люблю комедии-буфф. Я желал бы лучше заставить публику плакать, нежели смеяться.

Когда я играю в настоящее время комические роли, то мне приходится считаться с маленьким неудобством: если я слышу, что публика смеется, то мне и самому хочется смеяться. Я думаю, что со временем отделаюсь от этого недостатка, но теперь, если мне удается быть комичным, то это смешит меня совершенно так же, как и публику; я мог бы сохранить серьезный вид, если бы зрители не смеялись, но когда они захохочут, то мне так и хочется присоединиться к ним. Но меня смешит не одна только моя собственная роль. Если на сцене играется что-нибудь смешное, то это меня забавляет, несмотря на то, что тут замешан и я. Я недавно играл роль Фрэнка вместе с нашим комиком-буфф, который был майором де Бутс. Он был замечательно хорошо загримирован и очень смешон, и я почти не мог играть своей роли, потому что смеялся, глядя на него. Конечно, если пьеса дается довольно часто, то она скоро перестает казаться забавной; но в здешнем театре, где каждая пьеса дается только два раза, шутки не могут прискучить.

Между городскими жителями есть один такой человек, который, с самого дня открытия театра, посещает его аккуратно каждый вечер. Балеты давались целый месяц, и он не пропускал ни одного. Я знаю, что они надоели мне до смерти еще задолго до того, как их совсем перестали давать, а потому решительно не понимаю, что бы я стал делать, если бы мне пришлось высиживать в театре с начала до конца представления. Впрочем, многие из наших покровителей посещают театр довольно часто. Городских жителей, которые ходят в театр, немного, но это всё одни и те же лица. Наша публика, видите ли, приходит сюда для того, чтобы позабавиться. На прошлой неделе пришла какая-то толстая женщина, но оставалась недолго. Здесь все такие толстые, что никто не обратил на нее внимания.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ «Сумасшедший Мэт» пользуется благоприятным случаем

Я прожил один день в Лондоне, прежде чем отправился попытать счастья на новом месте и заглянул в тот театр, где играл прежде. В труппе были все новые лица, но рабочие и статисты, по большей части, те же самые, какие были и в мое время. Милый старый Джим был в своем обычном настроении и весело приветствовал меня следующими словами:

— Ба! Это вы! Вы, должно быть, очень любите наш театр. Какой черт принес вас сюда?

Здесь был также и «сумасшедший Мэт». На сцене шла пантомима, и Мэт, надев картонную голову, играл демона. Из того, что он мне сказал, можно было понять, что нынче его очень обижают. Его вызывают аккуратно после каждой сцены, в которой он появляется со своими собратьями, демонами, и комик сшибает их с ног, но дирекция не позволяет ему опять выходить на сцену и раскланиваться.

— Они мне завидуют, — сообщил мне Мэт шепотом, когда мы шли с ним в «Родней» (актер, встретившись с кем-нибудь из знакомых, кто только в состоянии пить, считает своим непременным долгом угостить его), завидуют, — вот от чего все это происходит. Я начинаю входить в славу, и они боятся, чтобы я их не затмил.

Очевидно, бедняга окончательно сошел с ума, но в то время, когда я об этом думал, он повернулся ко мне и сказал:

— Вы считаете меня за сумасшедшего? Скажите мне откровенно.

Когда какой-нибудь маньяк поставит вам напрямик вопрос, считаете ли вы его за сумасшедшего, то вы чувствуете себя очень неловко. Но прежде чем я мог придумать, что сказать ему в ответ, он продолжал:

— Часто говорят, что я — сумасшедший, — я сам слышал, что люди так говорят. Но даже если я и в самом деле сумасшедший, то, ведь, нельзя же говорить этого человеку прямо в лицо; но только я не сумасшедший, совсем не сумасшедший. Ведь вы не думаете, что я сумасшедший.

Я был так «озадачен», как сказала бы миссис Броун, что если бы я не имел присутствия духа проглотить наперед порядочное количество виски с водой, то, право, не знаю, что стал бы и делать. Потом я придумал сказать что-то вроде того, что «может быть, он немножко эксцентричен, но…»

— Ну вот, — закричал он в сильном возбуждении, — эксцентричен, это так, а они называют это сумасшествием. Но им не придется долго называть меня сумасшедшим, — подождите немного, и мое имя загремит. Тогда они уже не будут называть меня сумасшедшим. Сумасшедший! Да они сами-то идиоты, потому что считают сумасшедшим такого человека, который никогда не был сумасшедшим. Ха, ха, дружище, вот я их скоро разудивлю! Я покажу им, дуракам, олухам, идиотам, кто из нас сумасшедший. «Гений стоит близко к безумию». Кто это сказал, а? Вот тот, кто сказал это, был гением, а его называют, может быть, сумасшедшим. Они — дураки, все дураки, уверяю вас. Они не умеют отличить сумасшествие от гения, но придет день, когда я им покажу… этот день придет.