На рыдване по галактикам - [192]

Пока мы мотаемся туда-обратно, обедаем, убеждаем разочарованного в священных традициях предков Шухера, что он слишком молод для внучат и ему еще охвостье свое растить и растить, незаметно пролетает большая часть дня. Едва спроваживаю лимбийца с оттопыривающими карман на животе вкуснятками, натыренными со стола для мелкого негодяя, как в кают-компанию заявляется Рекичински с шахматами. Поскольку до обещанного праздника времени еще довольно, соглашаюсь на партию, предвкушая, как проверну новую комбинацию и загоню его короля в ловушку.

Однако только мы успеваем расставить фигуры, и на пороге возникает экскурсия ньюастерийцев, которым любопытно рассмотреть вблизи настоящий звездолет. Для них, никогда не видавших космического корабля на ходу, и рыдван — все равно что для нас «призрак». Басу льстит такое внимание к его любимому детищу, и он разливается соловьем, расписывая истинные и мнимые достоинства нашего корыта. Один из колонистов с интересом останавливается у столика с шахматами и радостно говорит:

— На Земле все еще играют в шахматы? На «Астерии» тоже было несколько комплектов, у нас многие любят эту игру.

— О! А не организовать ли нам первый межгалактический шахматный турнир? — вдруг осеняет меня очередная шальная идея, сродни той, что положила начало Играм за наших адамов. Правда, эта затея должна оказаться побезобиднее. Да и призы, пожалуй, надо другие. Вон пусть Таисья, скажем, какие-нибудь бисквитные кубки соорудит. Она и так с разрешения кэпа разорила кладовую и в синтетическом поте лица варганит показательные шедевры для вечерних посиделок.

— Это было бы здорово! — с энтузиазмом воспринимает предложение горожанин. — Может, прямо на празднике? Мы быстро все организуем!

— Как насчет сеанса одновременной игры? — коварно улыбаясь Рекичински, вставляю я. — Уилсон у нас просто гроссмейстер.

— Без проблем, — легко соглашается хитрозадый гросс, черная дыра его дери, мейстер, и я возношу безмолвную молитву к славийской каракатице, чтобы Рекичински разделал какой-нибудь восьмилетний вундеркинд.

Когда гости уходят, мы возвращаемся к отложенной партии. На сей раз я стараюсь не торопиться и не злиться. Даже на Рекичински от греха подальше не смотрю — только на поле. Хотя один вид ферзей все еще вызывает у меня мучительный румянец во всю щеку, не отвлекаюсь и на это. Пожалуй, впервые за все время я пытаюсь именно выиграть шахматную партию, а не утереть нос самодовольному суперкарго. И все же едва верю собственным глазам и ушам, когда объявляю ему шах и мат.

— Поздравляю, это было потрясающе, — с изумительно сыгранной искренностью говорит мне Рекичински и протягивает ладонь для рукопожатия, но я лелею надежду, что этот крысосвин в глубине души все же унижен и раздавлен. — Ты можешь задать любой вопрос, и я обещаю ответить совершенно честно, — прибавляет он. И вот тут-то я на полном скаку прерываю свой победный танец, сообразив наконец, где таился подвох. Потому что нет такого вопроса, который охватит все стороны этой темной истории со страпелькой. Их там как минимум десяток. Кто такой Рекичински на самом деле? Каким путем попала в его руки опаснейшая материя? Кто его преследует? Кому в действительности принадлежит страпелька? Связано ли с этой штуковиной наше внеплановое путешествие в один конец? Как вот все это объединить в один вопрос?

— Мне нужно подумать, — после продолжительной паузы заявляю я. — Отложим расчет.

— Хорошо, — покладисто соглашается Рекичински, но в его глазах мелькает тень уже знакомой усмешки. Разрази меня сверхновая, а ведь он с самого начала понимал, что ровным счетом ничего мне один-единственный вопрос не даст и никаким местом ситуацию не прояснит!

Глава 53. Нюк. Корни, тортик и танцы

Не скажу, что так уж ошарашен однополыми корешками семейного древа и всеми вытекающими оттуда особенностями моего явления на свет. И на Земле-то по три-четыре родителя во всех возможных комбинациях были уже не редкостью в эпоху борьбы с перенаселением, а у лимбийцев вон их вообще косой десяток. Просто неожиданно, что генным материалом давно сгинувших людей так заморочились, проявив уважение к их прощальной воле, и скрестили две яйцеклетки. Мамы так мамы. Все равно меня нянюшка воспитала. Да и тетки-то были крутые… даже гордость берет. Однако видеть одну из них, слышать ее голос и обращаться к ней «Мама», понимая, что это всего лишь программа… непривычно и не очень комфортно. Особенно в полном одиночестве, потому что все давно по городку рассосались, а я все еще вожусь с допотопным компом «Астерии», предварительно сохранив ее «мозги» на свой носитель. Знаю я свою везучесть и фокусы, которые, в пику хвалебным песням Ксенакиса, выкидывает древнее оборудование! Варг, конечно, заглядывает периодически, дабы вставить мне бодрящего втыка, да Рори в ногах дремлет, но что это за компания в такой ситуации?

Я так сосредоточен на процессе, что подпрыгиваю как ужаленный, когда кучеряшки Соколовой вдруг вылезают из-за моего плеча и голубые пуговички весело на меня воззряются.

— Все пашешь? — сочувственно интересуется она.

— Ах-ха, те прелести ручного труда, превознесенные Басилевсом, постигаю, — бурчу я, — каких еще на нашем рыдване не вкусил. Если верить поговорке про труд и обезьяну, из меня после такого адорианец вылупиться должен… как минимум.