На руинах Константинополя. Хищники и безумцы - [10]

— Уважаемый господин Алим, следует ли так огорчаться? — вмешался Фалих, стоявший рядом. — Деньги нашлись, раб нашёлся. Аллах не допустил, чтобы такой добрый и благочестивый человек потерпел убытки.

— Я не возьму этого вора обратно в свой дом, — заявил Алим. — Если собака повадилась воровать с хозяйского стола, её уже не отучишь.

— Моё предложение по-прежнему в силе, — сказал работорговец. — Я готов забрать этого раба и взамен дать другого, раз этот оказался негодным.

— А с этим что сделаешь? — спросил Алим. — Его ведь не получится продать в другой богатый дом. Этот паршивый пёс и там начнёт воровать. И тогда твоя репутация точно пострадает, Фалих.

— Я думаю, — работорговец сощурился и как-то странно улыбнулся, — что, раз этот глупец не понимает, как хорошо быть слугой богатого господина, пусть станет виночерпием.

Шихаб, который всё это время прислушивался к беседе очень внимательно, не понял, что подразумевается под словом «виночерпий», а вот господин Алим, судя по всему, отлично понял и засмеялся от удовольствия:

— А вот это хорошо! Лучшего наказания ему и придумать нельзя. Знаешь, Фалих, ведь этот евнух любит притворяться мужчиной. Он подарил серьги одной из служанок в моём доме, ухаживал за ней.

Работорговец насторожился:

— Уж не хочет ли уважаемый господин Алим сказать, что мой врач плохо исполнил свою работу?

— Нет, — продолжал смеяться Алим. — Твой врач всё исполнил хорошо. Но если сделать Шихаба виночерпием, это точно станет для него наказанием. Хотел притворяться мужчиной, а придётся быть женщиной.

Он снова засмеялся, а Фалих задумался:

— Благодарю за этот рассказ, господин Алим. Я предупрежу нового покупателя, что этот раб может проявить строптивость.

Теперь Шихаб начал догадываться о своей судьбе. Он встречал упоминание о виночерпиях в поэзии, которую читал господин Алим. Разливание вина для этих виночерпиев было не единственным и даже не главным занятием, но это сейчас казалось не столь важно. Последние слова работорговца навели евнуха на мысль, что с Фалихом всё-таки можно попробовать совершить сделку, хоть и не ту, на которую был расчёт изначально.

Начать беседу об этом Шихаб решился тогда, когда работорговец, посадив его верхом на мула и убедившись, что руки раба надёжно связаны, повёз товар в соседний город.

Поначалу справа и слева от дороги виднелись зелёные поля, ведь разливы здешних рек позволяли собирать неплохой урожай. Но чем дальше от Багдада, тем меньше становилось полей, их сменяла выжженная солнцем земля, а когда дорога сделалась совсем пустынной и никто, кроме охраны Фалиха, не мог стать случайным свидетелем беседы, Шихаб окликнул работорговца:

— Господин, послушай! Хочешь, я сделаю так, что тебе будет легко меня продать?

— Ты опять вздумал со мной торговаться, дурак? — насмешливо ответил работорговец, ехавший впереди, но не на муле, а на хорошей лошади, которая шагала бодро, так что мул едва за ней поспевал.

— Я хочу продать тебе то, что ты по-другому не получишь, господин, — ответил Шихаб.

— И что же? — бросил через плечо Фалих.

— Своё послушание, — сказал евнух. — Я не стану проявлять строптивость, о которой говорил господин Алим. Я покорно соглашусь быть виночерпием, если ты скажешь мне то, что я хочу знать.

— И что ты хочешь узнать? — Фалих заставил свою лошадь повернуться и шагать справа от мула, на котором сидел раб.

— Кому ты продал мою мать и моих сестёр?

Работорговец громко расхохотался. Он смеялся так громко, что его смех, казалось, эхом раскатился по пустыне до самого горизонта.

— А ты действительно дурак, — сказал Фалих, отсмеявшись.

— Но почему? — осторожно спросил Шихаб, чувствуя, как замерло сердце.

— Потому что я не помню и не могу помнить, кому их продал, — последовал ответ. — Это было слишком давно.

— Но в таком случае у тебя должны были сохраниться записи, — сказал евнух.

— Зачем мне это записывать? — недоумённо спросил Фалих. — Вполне достаточно записать имя раба и его стоимость на день покупки и день продажи. Зачем мне имена покупателей? Своих постоянных клиентов я помню и так. Остальных мне помнить ни к чему. А если они приходят с жалобой, что я продал им негодный товар, то моих записей вполне достаточно, чтобы понять, мой это товар или не мой. К тому же всегда лучше, чтобы следы происхождения раба быстрее затерялись. У раба не должно быть прошлого.

— Но ведь ты сам мне когда-то сказал, — в отчаянии произнёс Шихаб, — ты сам сказал, что если я честной службой добуду себе свободу и богатство, то смогу выкупить свою семью. Ты же знал, что моя служба у господина продлится не год и не два. Но как я смог бы выкупить семью, если ты всё забываешь?

— Никак. — Работорговец снова засмеялся.

— Но ты сказал, что я смог бы!

— Дурак, я оказал тебе услугу. Я сказал так, чтобы ты думал о хорошем будущем и не думал о смерти. Ты был ребенком, и я рассказал тебе сказку. Я рассказываю её всем своим новым рабам-евнухам. Я надеялся, что когда ты вырастешь, то найдёшь другую причину продолжать жить. А ты всё ещё веришь в сказку? По виду вон какой взрослый, а в голове детские сказки! Как так можно?

— Но неужели такого не бывает, — продолжал отчаянно допытываться Шихаб, — чтобы кто-то разыскивал своих родных, увезённых из дома и проданных в рабство? Неужели никто не разыскивает их, чтобы выкупить?