На рубеже двух эпох. Дело врачей 1953 года - [89]

Рюмин усердно развивал это дело в нужном направлении, но смерть Сталина оборвала его усердие. Вскоре он был расстрелян, как главный организатор этого "дела", превосходящего по своей подлой основе все подлости периода "культа личности". В дальнейшем был расстрелян по приговору открытого суда и Абакумов, как и другие активные деятели МГБ.

Приведенные данные являются лишь чрезвычайно поверхностной и краткой схемой движущих сил "дела врачей". Они — не больше, чем едва заметная щель в завесе, прикрывающей тайны сталинского двора, по сравнению с которыми "тайны мадридского двора", приводившие в ужас читателей царского периода, — только невинные развлечения девочек из Института благородных девиц.

Москва 1973–1975

З аключение

Прошло 35 лет после "дела врачей" 1953 года. Постепенно бледнеют в памяти детали этих событий, не снимая незабываемой их общей панорамы.

Эмоциональная острота в период работы над книгой постепенно стирается (хотя и далеко не до конца) и вытесняется успокаивающейся, но не успокоенной памятью.

Иногда память о "деле" возбуждается злобными нападками, воскрешающими идеи "дела врачей". Некоторые из таких фактов мне доподлинно знакомы. Они свидетельствуют, что где-то в темных глубинах общества таятся силы, готовые поднять знамя этого "дела". Ждут для этого только соответствующих условий.

Должен их огорчить: не дождутся! Гарантией этому те исторические перемены, которые внесены во всю структуру советского общества идеями перестройки и новым мышлением.

У меня имеются многие основания для такого убежденного оптимизма — в судьбе моей книги. Я писал ее в 70-х годах без тени надежды, что она увидит свет при моей жизни. Не тот еще был общественно-политический климат. Мною двигало при этом только сознание необходимости оставить литературный след "дела врачей". Оставить до того трудно предсказуемого, но неизбежного времени — победы разума над предрассудками, когда рукопись сможет достигнуть читателя. И это время наступило. Я дожил до него и счастлив.

Я часто цитирую про себя известные строки из стихотворения Ф. И.

Тютчева "Цицерон":

"Счастлив, кто посетил сей мир

В его минуты роковые. —

Его призвали всеблагие,

Как собеседники, на пир…"

Пусть помнят о них те, кто выжил! Это поможет им осмыслить пережитое…

Москва 1988

Приложение. Ближайшие и отдаленные предшественники "дела врачей"

Анатом академик АН СССР В. Н. Терновский и аспирант Л. Ищенко

Терновский, профессор анатомии, занимал до войны эту кафедру в Казанском медицинском институте. Казанское научное землячество было представлено в Москве группой, сильной влиянием в высших академических и правящих сферах. Вероятно, иждивением этой группы Терновский был включен в состав действительных членов Академии медицинских наук СССР при ее организации, переехал из Казани в Москву, здесь был назначен заведующим кафедрой анатомии во 2-м Московском медицинском институте и заведующим отделом нормальной анатомии в организуемом Институте нормальной и патологической морфологии Академии медицинских наук, т. е. был облагодетельствован сверх меры заслуженного.

Какой-то начальник отдела кадров в служебной характеристике одного сотрудника, отметив его вполне положительные профессиональные и служебные качества, закончил характеристику следующим признаком: "…но внешний вид не соответствует занимаемой должности". Что он понимал под внешним видом, остается тайной автора этой юмористической характеристики. Имея в виду эту часть характеристики, характеристику В. Н. Терновского надо начать с конца, т. е. отметить, что его внешний вид вполне соответствовал занимаемым должностям. С него можно было писать кинематографически стилизованный портрет ученого, художника, артиста, дирижера оркестра. Орлиноподобный нос на худощавом, бритом, слегка тронутом морщинами лице был украшен очками в золотой оправе. Зачесанные назад редкие волосы, открывающие узкий невысокий лоб. Улыбки на лице никогда не видно, что производит впечатление серьезной вдумчивости. На голове темно-синий берет, дополняющий общий стиль. Речь Терновского медленная, растянутая, с речевыми оборотами, стилизованными под дореволюционного интеллигента. Эту маску он сохранял и в лекциях студентам.

Он не читал лекции, он вещал; это был не сухой курс трудной анатомии, а декламация. К студентам он обращался со словами: "Друзья мои!", в которых была и демагогия, и деланная снисходительность отягощенного наукой ученого к юным слушателям. В декламационном изложении анатомических терминов, например, таком, как: "Как красиво звучит название — „протуберанция окципиталис магна", он имел прототип в чеховском "человеке в футляре", восхищавшемся красотой иностранных слов: "алон, трон, бонус…". За этой напыщенностью, однако, скрывалась пустота и поверхностное знание анатомии.

Может быть, когда-то он ее и знал, но многое забыл, как это выяснялось нередко при научном контакте с ним (он его избегал) и из некоторых его поступков.

С деятельностью профессора В. Н. Терновского я соприкоснулся непосредственно в Институте морфологии, где я был заместителем директора А. И. Абрикосова — по руководству научной работой. Как уже было упомянуто, Терновский был заведующим отделом нормальной анатомии, насчитывавшим 24 сотрудника. Вследствие отсутствия специального помещения для этого отдела, требующего организации большого анатомического хозяйства с анатомическим театром, трупохранилищем и т. д., отдел этот был на территории кафедры анатомии 2-го Медицинского института (где Терновский был профессором) и, по существу, был разросшимся придатком к этой кафедре, ее финансовым усилителем, а большинство сотрудников совмещали службу в институте со службой на кафедре. В силу этих обстоятельств контроль за работой этого отдела практически был невозможен. Он целиком осуществлялся В. Н. Терновским, т. е. вообще не осуществлялся, т. к. сам Терновский был редким посетителем кафедры. Науки в отделе никакой не было, а отчеты о ней были просто фикцией.