На реке Росомашьей - [5]

— Я думал, ты спишь на нарте вместе с Айганватом.

Чукчи называли меня Вэип по предполагаемому сходству моего лица с каким-то торговцем из кавралинов, умершим лет десять тому назад.

— А где твои писания? — продолжал старичок. — А ну-ка, ну-ка, посмотри, найдёшь ли ты домочадцев Такэ?..

Черновая тетрадь, куда я заносил предварительные данные по переписи, служила на всех окрестных стойбищах неисчерпаемым источником забавы. Для чукч являлось чудесной и неразрешимой загадкой то безошибочное знание имён и семейных отношений, которое я мгновенно приобретал, беря в руки тетрадь, хотя в обычное время был совершенно лишён этого дара.

До известной степени я пользовался их интересом для поверки записей, но чукчи так надоели мне бескоечным повторением этой игры в перепись, что я не увствовал никакого желания приступить к ней ещё раз. Поэтому я поспешил отвлечь мысли старика в другую сторону.

— Йыном! — произнёс я, делая жест, как будто ударял колотушкой в воображаемый бубен.

— Йыном, йыном! — радостно подхватил старичок, вскакивая на ноги. Он был так подвижен, что не мог просидеть на месте более пяти минут. "Йыном!" было началом шаманского припева одной сказки, которую мы услышали вместе со старичком несколько дней тому назад от сказочника-кавралина. Сказка произвела на старика такое впечатление, что он только и бредил ею. Это слово с тех пор служило мне при встречах с ним чем-то вроде масонского пароля.

— А что? — спросил я, когда живость его воспоминаний несколько улеглась. — Как думаете, кто завтра возьмёт ставку?

Задать этот вопрос значило бросить искру на кучу пороха.

— Я говорю! — воскликнул Етынькэу, приземистый человек средних лет, с мрачным лицом и широким шрамом поперёк лба. — Я говорю: пусть моя ставка, а если обгоню, всё равно, сам возьму, насмеюсь над другими!

Етынькэу, как сказано, был хозяином и устроителем бега, и речь его представляла забвение исконного обычая, запрещающего устроителю самому взять свой приз.

— Не знаю! — медленно протянул пожилой человек с насмешливыми глазами и большим лысым лбом, высовывавшимся из-под меховой шапки, сдвинутой на затылок. — Хозяева бегов не берут ставки. У нас… на Чауне… А здесь, может, иначе…

То был Рольтыиргин, самый старый из чаунских гостей, слывший за ревностного хранителя старинных обычаев и установлений.

— Зачем говорить пустое? — сказал Акомлюка, спеша загладить неловкие слова своего дяди. — Как знать, кто возьмёт? У кого ещё олени быстрее… Вот мой правый олень тяжёл, никогда мне не проехать первому. Разве Толин возьмёт! — прибавил он после краткой паузы, указывая на высокого дюжего молодца с безобразным лицом, маленькими глазами и длинными бисерными серьгами, свешивавшимися до плеч.

Толин считался лучшим ездоком по всем анюйским стойбищам. Он обитал далеко на западе, вблизи от русских селений и приехал на Росомашью столько же для участия в весенних бегах, сколько для обычного торга с кавралинами.

— Не я возьму! — счёл нужным возразить он. — Мои олени устали. Разве Коколи-Ятиргин.

Маленький чёрный человек, сидевший на корточках, с глазами, опущенными к земле, сердито тряхнул головой и пробормотал что-то не весьма любезное по адресу Толина. Коколи-Ятиргин считался лучшим ездоком на реке Росомашьей, но Толин совершенно затмил его. Уже на третьем бегу Коколи остался сзади на довольно значительное расстояние, и слова Толина очень походили на насмешку.

— А ты иди, куда идёшь! — обратился ко мне красноглазый старичок. — Я ведь знаю. Тебе Тылювию нужно.

— Коккой![11]- со страхом произнёс Этынькэу. — У тебя, Амрилькут, видно сердце не боязливое!..

Действительно, на нижнем конце стойбища находилась личность, возбуждавшая во мне самое живое любопытство, соразмерное только тому почтительному страху, с которым относились к ней окружавшие чукчи. То был, или, если хотите, была — Тылювия, иркаляуль, то есть мужчина, принявший на себя роль женщины и исполнявший её вполне добросовестно, до самых последних подробностей жизни. Такие превращения встречаются иногда среди чукч в связи с особенностями шаманских верований. Мужчина, которому духи велели сделаться женщиной, совершенно отрекается от мужской природы, надевает на себя женское платье, усвоивает женское произношение[12] и все женские работы, наконец выходит замуж и исполняет все обязанности жены. Превращённые жёны относятся очень ревниво к своим мужьям и не позволяют им ни малейшей неверности, хотя некоторые из них, в свою очередь, не прочь тайно воспользоваться любовью других женщин. Кроме мужа плотского, они обыкновенно имеют мужа из области духов, который одарил их шаманским могуществом высшего разряда. Чукчи считают их самыми сильными из всех "духовдохновенных" и относятся к ним с весьма большим страхом.

Тылювия была родом из Энурмина, приморского посёлка на Чукотском Носу, и пришла вслед за другими кавралинами, чтобы выколачивать шатёр[13] своего мужа Ятиргина, который привёз на продажу оленным жителям два десятка свитков моржового ремня и несколько лахтачных шкур. Оригинальная супружеская чета прибыла на стойбище Акомлюки несколько часов тому назад и тоже привезла с собой жилище и домашние принадлежности. Тылювия не успела ещё окончить установку шатра и возилась около своих саней рядом с другими соседками.