На реке черемуховых облаков - [7]

Все правильно, снилась ему предстоящая операция. Фонарик с лучом — скальпель. Камень — болезнь, неживое. Вот я лучом живое от неживого отделяю, освобождаю Батыгина… Вот такой сон. Сны они часто пророческие бывают. Только бы хватило сил у Батыгина, пока я к нему со своим фонариком успею подойти и вытащить… Еще говорили о рыбалке, о работе… Он мне все о каких-то задвижках автоматических толковал. Задвижка на случай выброса нефти. Она автоматически что-то там перекрывала… Вот такой человек был. Почему был? Не оправился он после операции. Умер… Его ребята без него уже эти задвижки устанавливали. А я под следствие угодил. Смирнов отыгрался на мне. Подытожил наши отношения…

Ну, а о тех ребятах, с которыми я коротал время в камере, уже упоминал… Сочувствовали мне. Казалось бы, у них положение еще хуже… За что их затолкали? Я-то виноват, человека зарезал… Однако сочувствовали, жалобы писали… Между тем и мои больные тоже писали жалобы. В райком партии, в область, на самый верх. Мол, лучший хирург в Тюменской области, пострадал невинно. Откуда у народа такая уверенность, что лучший и что невинно? Райком партии взял мое дело под контроль. Так что и до суда дело не дошло. Но вышел ожесточенный, прямо скажу. В райкоме сказал, хирургом работать не буду. Раз у вас незаменимых нет. Пусть этот коновал Смирнов и заменит…

Короче говоря, хлопнул дверью. Из райкома снова присылают гонца. Мол, в чем дело, Илья Александрович? Твоя работа тебя ждет… Я же — спасибо, что помогли восстановить истину, остальное — мои заботы. Устроился плотником. Год работал. Окна, рамы, двери — стали моей профессией. Два детских садика отделал, школу восьмилетнюю, пока не узнал, что Смирнова спровадили на пенсию и он уехал… Тут я вернулся в больницу. Меня совесть начала грызть. Пока я в стороне от больных прохлаждался, Смирнов операции делал. А какие операции — наслышаны… На него родственники им зарезанных больных в суд подавали. Но, говорят, откупился. И в Анапу подался, на покой. У него в Анапе двухэтажный каменный дом. За сто семьдесят тысяч купил… Откуда у врача могут быть такие сбережения? Но у Смирнова нашлись. Он продумал, как ему жить до пенсии и на пенсии. Ну, бог с ним. Я рад, что он больше операций не делает… Меня же утвердили главврачом…

И вот какой случай: в палате у меня дед оказался. Девяносто два года ему. Иван Герасимович Ванчугин. Заслуженный человек. Знаменит тем, что сам Дзержинский купил ему билет в наши края. Дед мне рассказывал. Оказывается, Ванчугин — известный был до революции медвежатник. Сейфы купеческие чистил. Такой дока, что равных ему не было. А вот после революции Дзержинский вызвал его и говорит:

— Дорогой Иван Герасимович, наслышан о ваших талантах — по части купеческих сейфов. Но сейфы стали государственными. А нашей ЧК своих забот хватает… Так что поезжайте за Урал…

Ванчугин послушал доброго совета, уехал, устроился охотником-промысловиком. Так что стал уже настоящим медвежатником. Медведей в верховьях Ваха промышлял, соболя. Дожил до глубокой старости. Два сына — один на Самотлоре на буровой работает, другой — офицер, в Академии Генерального штаба учился… Такой занятный дед. Я его обследовал. Оказалось, ему надо было делать такую операцию, как и Батыгину. Я трое суток размышлял. Когда обожжешься на смерти человека, которого полюбил, начнешь заново все шансы пересчитывать.

Ну вот, сделал я операцию! И что же? Медвежатник мне каждый Новый год открытки шлет… Жив-здоров, на охоту ходит, пушнину сдает, внукам ягоду собирает… Такой жизнестойкий дед! Можно сказать, пример для всех нас… Ну, а нам пора уже, ребята! А то как бы утренний клев не упустить за разговорами да байками…

И ребята, что слушали исповедь хирурга у рыбацкого костра, зашевелились, стали потягиваться и подниматься, поглядывая на едва побелевший восток и на прибрежные кусты, за которыми блестела река.

— Живи и режь, дорогой Илья Александрович! — говорили они.

— Долгая тебе лета!

— Только не бери в голову, что плохое видел… Бери, что хорошее! — И даже похлопали Илью Александровича по спине. Таким способом товарищи выразили свою любовь и одобрение, приняв близко к сердцу его исповедь.

Рыболовы были все свои, самотлорские. Бородатый очкарик Владимир Антонович, геофизик; сухонький, но жилистый. Винивитыч, каротажник. Румяные братья Пятницкие, дизелисты… Почти каждый выходной компания приезжала на Вах отвести душу. И хирургу, что примкнул к этой компании, среди них было хорошо.

Минут через пятнадцать Илья Александрович пристроился со своей удочкой у насосной станции, и один за другим стал таскать серебряных чебаков, тихо посмеиваясь и что-то бормоча, забыв о своих горестях. Здесь, на реке, он набирался сил для новых операций…

Утро сияло и отражалось в реке. А река, казалось, вышла из берегов, затопив пойменные леса, болотистую тундру за ними голубоватым светом.

Ночь доверия

Вокруг, сколько видит глаз, бесчисленные озера. Это земля после потопа. Столько здесь воды. Под ногами чавкает мокрый мох. То и дело перехожу ручейки и речки. Ориентиром мне служит купол метеостанции, окрашенный под зебру черной и белой краской. Я иду, оборотясь к нему спиной. Когда я буду возвращаться, купол должен маячить впереди.