На реках вавилонских - [85]

Целый день шел снег, он падал крупными хлопьями, но не ложился.

Я сделала детям бутерброды с маслом и с солью и забралась к ним на нижний этаж кровати, они пожелали, чтобы я, как каждый год, почитала им сказку о Снежной Королеве. За окнами стемнело.

Потом я взяла Катю и Алексея за руки и пошла с ними в столовую. В освещенных окнах виднелись большие рождественские звезды, они мерцали красным светом, одна мигала — у нее явно отошел контакт. Какая-то женщина, вероятно, из руководства лагеря, стояла в дверях и приветствовала каждого входящего женщинам и мужчинам подавала руку, детей гладила по голове. Рядом стояли двое молодых людей и отвечали на вопросы, куда можно сесть и когда подадут еду. Глаза детей были прикованы к тарелкам с пестрыми бумажными пакетиками. Я то и дело видела, как чья-то маленькая ручка трогает пакетик, но не решается его взять. Неоновый свет холодно следил за собравшимися. Среди них ходил священник и своими белыми руками брал каждую руку, до которой мог дотянуться, обхватывал и словно бы взвешивал ее, все время повторяя: "Счастливого Рождества!" В передней части зала его жена строила детей в маленькую группу и пыталась по возможности пожать столько же рук, сколько ее муж. За одним из длинных столов, в дальнем углу у окна сидел Ханс. Я его заметила сразу, он сворачивал себе самокрутку. Он наклонил голову, и его залысины сияли белизной. Я невольно ощутила потребность сказать ему "да", выкрикнуть это "да" ему навстречу, через весь зал. Но он меня не спрашивал, и я подумала, что он не задаст мне вопроса, на который я могла бы так ответить. Из репродукторов неслись тихие рождественские песни. Держа за руки детей, я протиснулась через толпу и села за стол напротив Ханса.

— Как поживаешь?

— Поживаю. — Не глядя на меня, он лизнул бумажку и заклеил самокрутку. — Хочешь тоже? — Ханс протягивал мне самокрутку через стол.

— Нет, я курю лишь изредка. Сегодня — нет. Спасибо.

Рядом с Хансом сидела девочка с широким, немного одутловатым лицом. Ханс зажег сигарету. Светлая рубашка в узкую полоску, ткань которой была такой тонкой, что под ней четко обрисовывалась майка, подчеркивала его бледность и набухшие синеватые мешки под глазами.

— Ты плохо выглядишь. — Я протянула руку через стол и хотела дотронуться до руки Ханса. Но Ханс курил, держа сигарету обеими руками. На столах через каждые несколько метров стояли картонные тарелки, где на зеленых салфетках были веерами разложены пряники и пестрые пакетики, разложены в таком безукоризненном порядке, который никак не позволял, по крайней мере, на нашем столе, взять оттуда хотя бы одно-единственное печеньице и съесть. Ханс сидел наклонившись, — его голова казалась слишком большой для узких плеч, — опирался локтями на стол и держал сигарету обеими руками. В этом было что-то отталкивающее и одновременно трогательное. Насекомое, которое пьет нектар из чашечки цветка. Казалось, только у него в легких нектар превращается в плотный желтоватый дым, выходящий у него из ноздрей. Манжеты его рубашки слегка оттопыривались. Из-под левой выглядывал край бинта. Среди столов ходили женщины и разливали по картонным стаканчикам глинтвейн. Катя и Алексей то и дело оборачивались на переднюю часть зала, где жена священника построила детей по росту и поставила в два ряда. Алексей склонил голову ко мне на плечо, я обняла его. Ханс бросил взгляд на Алексея, а Алексей — на Ханса, потом Ханс погасил сигарету и скрутил себе новую.

Он снова протянул мне сигарету, но я покачала головой. Он взял спички, и две из них сломались, он зажег только третью.

— А я хочу, — сказала девочка с пепельно-русыми волосами и широким лицом, сидевшая рядом с ним, и протянула руку. Он позволил ей взять сигарету и, не глядя на нее, пододвинул по столу спички. Челка у нее была подстрижена ровно, точно по линейке. Ханс насыпал на бумажку табак из пакетика и своими желтыми пальцами свернул ее в трубочку.

— Это твоя дочь? — спросила я.

Ханс кивнул.

— Дорейн.

Дорейн была целиком поглощена сигаретой и явно не решалась поднять глаза на меня или на своего отца.

— Привет, Дорейн.

Дорейн не удостоила меня взглядом, она повернула голову и пыталась как можно дольше удержать дым в легких.

— Ее сегодня арестовали, но ты наверняка уже знаешь, — сказала я Хансу.

— Кого?

— Эту мнимую Грит Меринг. Наверняка это не ее настоящее имя.

Ханс пожал плечами, точно не знал, о ком я говорю, точно ему это было совершенно безразлично.

— Эта женщина якобы жила с тобой в одном доме. Это она распустила про тебя слух.

Алексей прижался по мне еще теснее.

Ханс совершенно спокойно сделал две затяжки, прежде чем его взгляд уперся в пепельницу.

— Какой слух?

— Ты знаешь, какой. — Я задалась вопросом, действительно ли Хнас не знал, что и кого я имела в виду. Похоже, он испытывал стыд, но не из-за тяготевшего над ним подозрения, — в самом деле, ведь известие об аресте этой женщины распространилось так же быстро, как и слух, который она распустила. Скорее ему казалось неприятным, что он сидит здесь, должен смотреть на других и позволять другим смотреть на него. Я старалась подавить кашель, пока глаза у меня не наполнились слезами и Ханс не стал казаться мне каким-то расплывчатым. Тихо и четко я сказала: