На разломе двух времён. 80-е - [13]

И до всех постепенно начал доходить потаенный смысл стиха, что «осень» – это ОКТЯБРЬ и что «зима» – ЗАСТОЙ.

– Ох уж эти, молодые, – заохал зал.

P.S.

Через много-много лет у меня появилось увлечение: я стал скупать в московских антикварных лавках прижизненные издания поэтов Серебряного века. Тогда, в нулевые, эти потертые, истрепанные книжечки Блока, Есенина, Ахматовой, Гумилева были никому не нужны в Москве.

Приходя на редкие книжные аукционы, я вдруг обнаруживал, что за книжки собираюсь торговаться только я, и потому мне удавалось покупать их почти даром. Постепенно я собрал почти все, дома накопилась большая библиотека. На меня, респектабельного московского банкира, с удивлением смотрели тогда антиквары.

Зачем ему нужны эти «стишки»?

Наверное, какой-то чудак, «городской сумасшедший»…

Голос (Январь 1982)

У родителей был радиоприемник «ВЭФ – Спидола».

Каждый вечер я пытался ловить на нем «Голос Америки» или «Немецкую волну». Приемник хрипел, шипел, слова с трудом пробивались сквозь эфир, нужно было все время крутить колесо настройки.

Народ рассказывал, что так наши глушат «вражеские голоса». Но в реальности причину помех понять было трудно. То ли действительно работали глушилки, то ли это были обычные помехи эфира, то ли барахлил сам радиоприемник, он у нас был уже старый. Приходилось вслушиваться в шипящий эфир, вылавливая оттуда незнакомые фразы и слова.

Там не говорили что-то сверхзапретное или такое, от чего взрывались мозги. Но голоса ведущих были свежими, новыми, они смеялись в эфире и вели беседы в том непринужденном стиле, которого так не хватало советскому телевидению и радио.

Слушать «Голоса» считалось запретным, хотя формальных приказов об этом не было. Но кто может запретить тебе крутить ручку собственного радиоприемника?

Мы не обсуждали услышанное во дворе, но почти в каждой семье был радиоприемник, который ловил короткие волны. Вечером я прятался в своей спальне, плотно прикрывал дверь от родителей и настраивал эту волну, чтобы послушать что-то новое. Я чувствовал себя как разведчик, принимающий шифрованную запрещенную радиограмму откуда-то с другой стороны земли.

Мы были пионерами и комсомольцами, свято верили в дело строительства коммунизма, но при этом страстно хотели услышать что-то свежее.

«Голоса» не говорили о каких-то фундаментальных несовершенствах социалистической системы, там не критиковали партию и советское правительство, там просто рассказывали о фактах и новостях, о которых говорили все вокруг, но почему-то молчал телевизор.

Оттуда, с волн «Голоса Америки», я впервые услышал Высоцкого – в день, когда он умер.

Мне было всего 15, и кто такой Высоцкий я вообще не знал. Всю ночь без остановки «Голос Америки» крутил его песни. Только тогда я вдруг и понял, что все «блатные» песни, что мы пели во дворе под гитару, были ЕГО.

«В тот вечер я не пил, не пел –

Я на нее вовсю глядел,

Как смотрят дети, как смотрят дети.

Но тот, кто раньше с нею был,

Сказал мне, чтоб я уходил,

Сказал мне, чтоб я уходил,

Что мне не светит…»

15 лет – тот возраст, когда ты начинаешь не только впитывать мир, но впервые пытаешься его понять. Мы с другом влюбились в Высоцкого и стали жадно глотать все, что можно было о нем узнать. Мы вслушивались в тексты его песен, в двойной смысл его строк, и приходило новое понимание того, что нас окружало.

Советская жизнь наконец-то становилась понятнее и яснее, мы чувствовали ее более полно. С ее правдами, бедами, нервами и страстями.

P.S.

Зимой 1982-го на каникулах техникумовской группой мы впервые поехали в Москву.

Оказавшись в столице и выбирая куда пойти, из огромного списка музеев, театров, магазинов мы выбрали Высоцкого и поехали на его могилу.

25 января, в день его рождения, там собралась огромная толпа. Народ стоял молча, люди передавали вперед цветы – положить у могилы. Но вдруг кто-то включил магнитофон, и в морозном январском небе над Ваганьковским кладбищем стал подниматься его хриплый рубленный голос.

«Посмотрите – вот он

без страховки идет.

Чуть правее наклон –

упадет, пропадет!

Чуть левее наклон –

все равно не спасти…

Но должно быть, ему очень нужно пройти

четыре четверти пути…»

Брежнев (Ноябрь 1982)

Все наше детство прошло при Брежневе.

Когда я родился он уже стал Генеральным Секретарем. Я ходил в детский сад, учился в школе, поступил в техникум, а на самом верху оставался все время один и тот же человек, Леонид Ильич. Он выглядел важным, спокойным и мудрым, как и положено главному человеку страны. Вся система управления казалась правильной и честной. Каждые пять лет проходили выборы в высший орган страны – Верховный Совет СССР. Они были свободными, всенародными, прямыми, тайными, но… безальтернативными.

Сегодня, когда на выборах депутатов пестрят фотографии трех – пяти, а то и десяти кандидатов на каждое место, трудно представить, что такое возможно, но тогда в бюллетенях для голосования всегда стояла только одна фамилия. У избирателя было право выбора, но не между различными кандидатами: можно было проголосовать либо ЗА, либо ПРОТИВ этого одного кандидата.

Подавляющее большинство голосовало ЗА.

Всякие выборы – это было событие! На улице играла музыка, повсюду надували воздушные шарики, продавали конфеты и всякие сладости. Папа и мама красиво одевались, брали нас, детей, и шли голосовать, как на праздник. Никто их не заставлял идти на выборы, не принуждал. Все шли свободно и добровольно.