На рассвете любви - [2]

— Возможно, они хотели лишь немного поразвлечься, однако женщины вроде вас всюду приносят только неприятности. Не понимаю, зачем я вмешался.

— И правда, зачем? — с вызовом бросила она, однако поняла, что разговаривает с пустотой. Сквозь стекло она увидела лишь тень, двигающуюся вдоль темных вагонов, затем поезд тронулся и помчался, набирая скорость, словно наверстывая упущенное.

Вернувшись в купе, она быстро стянула с себя джинеы, с радостью отметила, что ее попутчик, повернувшись на бок, перестал храпеть, и забралась на свою полку.

Она долго лежала, слушая перестук колес, и изо всех сил старалась выбросить из головы все, что произошло за последние несколько минут. И ей это удалось. Когда она, наконец, погрузилась в сон, и подвыпившая четверка и неприятный незнакомец — все эти люди, которых она больше никогда в жизни не увидит, — исчезли из ее памяти.

Через полтора дня у нее появились более важные предметы для размышления. Перво-наперво, каким образом выбраться из той ситуации, в которую она так по-дурацки попала, потому что, бросив небрежное «спасибо» молодому человеку, поставившему ее чемоданы в дверях отведенной ей комнаты, она поняла, что повела себя глупо.

— Рад видеть вас, — ответил ей парень, оказавшийся сыном управляющего фермой, однако его косой взгляд противоречил словам. И у него, как она поняла, были все основания так смотреть. Когда он повернулся и пошел прочь — молодой, темноволосый с зеленовато-карими глазами — слегка подпрыгивающей походкой человека, привыкшего подолгу сидеть в седле, ей стало стыдно за свое поведение.

Она окинула беглым взглядом скромную обстановку комнаты: кровать, накрытая старомодным вышитым покрывалом, шкаф и видавший виды туалетный столик, вздохнула и подошла к окну.

В ярком солнечном свете ее хрупкая фигурка казалась воплощением волнения и тревоги. В мятых после дороги джинсах и рубашке она выглядела необычайно худенькой. Ее волосы, такого же цвета, что и у молодого человека, только что покинувшего комнату, может быть, лишь чуть светлее, были распущены по плечам, обрамляя лицо, с которого смотрели темно-серые глаза.

Ее отец был прав, прав как всегда. На ее губах появилась легкая улыбка при воспоминании о «скандале в благородном семействе», разгоревшемся в тот вечер между ними. Спорить с отцом было невозможно: еще бы, он ведущий хирург, с мнением которого все должны были считаться. Все же она заставила себя пойти наперекор его воле.

— Послушай, папа, — отстаивала она свою точку зрения. — Я не такая способная, как Марк или Айрин. Ты можешь быть ими вполне доволен. Какой толк мне возвращаться на следующий год в университет? Может, я и получу диплом, но… нет, я туда не вернусь все равно. Дай мне возможность поехать к дяде Льюку хотя бы на время, чтобы я смогла в себе сама разобраться.

— Виктория, эта ферма находится, Бог знает, в какой глуши. Скажи мне, что ты будешь там делать или хотя бы с кем будешь общаться?

— Ну, ладно, Джордж! В конце концов, ты говоришь о моем родном доме, — робко вмешалась мать, расстроенная этой ссорой. — Я же нашла с кем общаться!

— Но, дорогая, тебе повезло. И только потому, что мы с приятелем заглянули к вам, проезжая мимо. Этого вполне могло бы и не произойти.

— Я ни с кем и не хочу особенно общаться. Я встретила довольно много мужчин за эти два года и со всеми благополучно рассталась. Так что меньше всего на свете я собираюсь с кем-либо знакомиться. Послушай, папа, — опять начала Виктория. — Я хочу пожить у дяди Льюка несколько месяцев, поездить верхом, помочь по хозяйству. Ему всегда нужны рабочие руки, ты сам знаешь. А потом посмотрим… Мне просто надоело учиться, — в ее голосе слышалась усталость.

— О'кей, — отец поднял руки, как бы сдаваясь, и вышел из комнаты.

Теперь, мысленно возвращаясь к этой сцене, Виктория внутренне была согласна с отцом. Он снова оказался прав. Однако сейчас она уже находилась здесь, почти в трех сутках пути от дома. Правда, последние полдня она проехала в роскошном огромном «ягуаре», принадлежавшем подруге ее матери, встретившей Викторию на платформе мало кому известного городишки Чиллагоу.

— Ну, ладно. — Она глубоко вздохнула и, отвернувшись от окна, которое, казалось, выходило на край земли, подошла к своим чемоданам и открыла замки.

Через несколько минут, приведя себя в порядок после дороги, она пришла на большую кухню, где миссис Лис, ее теперешняя хозяйка, представила ей своего сына.

— Это Джеффри, Виктория.

— Привет, — поздоровалась она, ответив на его натянутую улыбку такой же. Этот четырнадцатилетний подросток, судя по всему избалованный, неисправимый лентяй, не желающий уезжать из дома в далекий интернат, очевидно, был так же мало рад этому знакомству, как и сама девушка. Виктория перевела взгляд с унылого веснушчатого лица мальчика на фигуру его матери, сидевшей во главе большого стола. Эта женщина с коротко стриженными седеющими волосами и безукоризненно прямой спиной являлась как бы частью этого глухого северного края и очень сильно отличалась от ее матери, такой мягкой и зависимой. Хотя обе они выросли на ферме, жили в одном и том же интернате и до сего времени оставались подругами. И именно письмо миссис Лис, пришедшее вскоре после той бурной ссоры с отцом, заставило еще не принявшую окончательного решения Викторию согласиться на место домашней учительницы.