На распутье - [93]

— Как стоишь перед вельможным паном? — набросился он на старшего ловчего. — Ломай, сукин сын, шапку!

— Русский, да будя тебе, пан полковник, известно, не привык ломать шапки ни перед кем, кроме царя! — отрубил ловчий.

— А вот я тебя, грязный москаль, проучу! — Гонсевский потянул было из-за пояса пистоль, но разом остыл, увидев в руках ловчего острый шкворень.

— Поостерегись, пан, ты не в Кракове! — глядя на шляхтича исподлобья, выговорил ловчий.

— Но-но! — грозно крикнул Грамотин. — Ты, видно, позабыл, что полковник Александр Гонсевский — глава Стрелецкого приказа и имеет чин боярина?

— То срам и стыд.

— Смотри! В клетях чтоб все светилось! Какие у нас самые отменные охотничьи угодья?

— У нас все угодья такие, каких нигде в свете нет, тем паче в Польше.

— Пошел вон, старый дурак!

…Дьяк Иван Грамотен отправился в Думу, где собрались бояре-изменники. Мстиславский был озабочен. Тонкое лицо его морщилось, точно у него болели зубы — продажное дело сильно портил Смоленск, не покорившийся королю и отвергающий указы бояр.

— Готова грамота? — спросил Мстиславский, как только Грамотен вошел в Думную палату.

— Все чин чином, князь, — сказал с почтительностью дьяк, протянув думному голове свиток.

Мстиславский, посмотрев, отдал свиток Салтыкову, заметив:

— Королевичу должно прийтись к сердцу.

— Молодцами, дьяки! — воссиял Салтыков.

Федор Шереметев и Иван Романов также одобрили. Салтыков сказал:

— Слать немедля гонца к королю. Он должен знать, как мы тут за него радеем.

В палату вошел, в новом полукафтанье, с напомаженной рыжеватой бородкой, пан Гонсевский, милостиво кивнул боярам.

Андрей Голицын, вскочив с лавки, гневно обернулся к Гонсевскому:

— Вы что себе, паны, позволяете? От вас большая кривда делается.

Мстиславский гневно взглянул на него.

— А ты, князь Федор Иваныч, промысли не только о своей выгоде, а о России. Мы Владислава-королевича позвали в государи, а где он? Ответь, пан Гонсевский: где королевич? Его нету в Москве, вы его не пускаете. Не от его имени к нам идут листы, а от имени короля. Худородных людей равняют с нами, большими людьми.

Гонсевский запомнил эти слова и с этого часа возненавидел Голицына.

— Ты, Голицын, не позорь нас перед великим королем! — наливаясь кровью, крикнул Басманов.

— Теперь не время нам впадать в ругань, — примиряюще перебил его Воротынский.

— Надо добиться от патриарха благословения на присягу народа королю Сигизмунду, — изрек Мстиславский. — Пускай идут к нему Салтыков с Андроновым.

Те воротились ни с чем. Гермоген, не дослушав их, выставил вон.

На другой день к Гермогену отправились Мстиславский с Салтыковым.

Патриарх трапезничал: ел квас с черным хлебом.

— Владыко! По велению больших бояр и с твоего согласия надобно послать к королю Сигизмунду известие, что Москва готова присягнуть ему, — сказал Мстиславский, боясь смотреть в сверкающие глаза патриарха, — пока королевич Владислав зело юн.

Гермоген заявил им:

— Сигизмунду не быть на московском троне! — и растворил двери. — Уйдите вон, королевские верники! Продались! — загремел он. — Теперь уж Жигимонт бросил игру с королевичем и требует престола себе! Вы с чем, христопродавцы, явились ко мне? — Гермоген был страшен в эту минуту. — Хотите, чтобы Православная церковь подпала под папскую латынь? Захотели в цари басурмана — врага России?

Салтыков потянул из ножен саблю, выкрикнул угрожающе:

— Я сейчас отрублю тебе голову, старый дурак!

Гермоген, спокойный, несгибаемый, стоял перед ними, глаза его горели, как уголья.

— Будьте вы, изменники, прокляты! Я созову торговых и иных людей, гостей по сотням к себе в соборную церковь. Пущай они скажут свое слово.

На следующее утро в Успенский собор повалил валом созванный патриархом народ.

Гермоген говорил гневно:

— Христиане! Люди православные, гости и посадские! Бояре постыдно, по наущению диавола и их крестного отца, врага России гетмана Жолкевского, теперь уже требуют отдать трон и государство не под Владислава, а под короля Сигизмунда, а посулы его вам всем известны: он хочет окатоличить Русь, истребить нашу веру и государство. Быть тому или не быть? Вы должны здесь пред святым алтарем, пред образом Пречистой Пресветлой Богородицы ответить: целовать ли королю крест?

— Не быть тому! — закричали. — Не быть Москве под ляхами!

— Мы унию бояр-изменников не признаем! — заявил купец в лисьей дохе от имени торговых людей. — Мы Россию под пяту королю не отдадим — то наше, владыко, крепкое слово, и на том мы целуем крест.

Салтыков, багровый, осатанелый, пропихнулся к патриарху.

— Ты ответишь за бунт пред великим королем!

Но Гермоген был не из тех, кто мог испугаться. Он выговорил с несгибаемым непреклонством:

— Изыди, бес, беспутный изменник!

VIII

В Гурьяновом кабаке, крепко запертом на две завалки, при занавешенных окошках — горело лишь две жировых плошки — сидели торговые люди, сотенные, приставы и дети боярские. Купец из Замоскворечья басовито прогудел:

— А куды нам, сиротам, детца? Либо идти под ляшского короля, либо бить челом Димитрию, будь он неладен!

— «Бить челом Димитрию»! Чего ты городишь? Нам доподлинно известно, какой он «царь» — бродяга и жид!