На распутье - [31]

— Я дал клятву не вору, а Димитрию, — ответил резко Болотников, — и я въеду победителем в Москву! Где Шаховской?

— Вона, — указал Илейка на скачущего через мост всадника.

Шаховской, в латах и шлеме, осадил резко коня и, разминая тучное тело, слез с седла.

— Пойдем в корчму. Не худо бы перекусить, — сказал Болотников, — и промочить горло.

Там в углу сидели какие-то подмостовники, целая шайка, пили и жрали. Болотников, оглядев их, проговорил:

— Вот ишо нам пополненье.

— Мы, конешно, послужим — был бы пожив, — сказал один из них, с вытекшим глазом.

— Вам, сволочам, тольки пожив! — приструнил его Иван.

Чернявый, нерусского вида корчмарь, позеленевший от страха, принес жиденькую еду — тощую вяленую рыбу.

— А боле, ваше ясновельможное панство, ничего нету. Вот хоть лопнуть, если вру. Все съело войско — много тут проходило. Вот хоть лопнуть: ни на столецко нету! Только Бог свидетель и знает, что я и сам голоден как собака.

Шаховской ухватил его за рубаху.

— Проклятый жид! Повешу на заборе кверху ногами, ежели немедля не дашь вина и жареных колбас. Еще мало вам, псам, удалось пограбить Русь!

Угроза подействовала: корчмарь без промедления выставил и вино, и жареные колбасы, и севрюгу, — он все прикладывал руку к сердцу в знак того, что рад услужить, но Илейка пнул его под зад сапогом — корчмарь полетел в угол.

Болотников, опрокинув чарку, нюхая корку, с озабоченностью спросил Шаховского:

— Где Димитрий?

— Сам черт и тот не знает! — выругался Шаховской, налегая на колбасы. — Сколь я ни звал его ехать в Путивль — не подал даже знака. Одна надежда на… — Он посмотрел на Илейку, тот поднял плечи и выпятил грудь. — У него хоть есть охота царствовать. А у того, видно, нету.

Болотников поднялся:

— Пошлем в Польшу разведать: где он теперь? Об Тулу Шубник должон расколоть лоб. А ежели не осилим его — то нам конец, всех перебьют да перетопят, он нас не пощадит — пятиться, господа атаманы, некуды!

…Купырь считал себя великим грешником, хотя и повторял: «Под мостами, братушки, сидел, а ни в чьей крови не повинен». И то была правда. Тут же, в стане Болотникова, маяться и просить у Бога прощения за пущенную кровь никто не думал. Вчерашний разговор с самим Ивашкой, когда тот посмеялся над ним: «Нашел об чем, малый, горевать!» — заставил Елизара крепко задуматься. «Ах вы, сволочи, ишо называют себя спасителями народа!»

Купырь позвал к себе в чулан, где стоял берестяной короб с пожитками, своих — Гуню, Ипата и Зяблика.

— Вот что, ребяты, — сказал Елизар, люто сверкнув своим одиноким глазом, — нам с энтими головорезами не кумиться. Надо бежать этой ночью. Не то очутимся удавленными на оглоблях.

Зяблик согласно кивнул, вспомнив вчерашнее побоище.

— Кабы тольки вчера! — продолжал Купырь. — А что делает атаман с бабами, с боярскими женками и дочками! — И стукнул кулаком по столу.

— И мы, чай, не святые, но тут стая волчья, — подтвердил Гуня. — А куды подадимся? Под мосты?

— Простору много… Людишек с толстой мошной немало: деньги сами лезут в руки. Грешно, братове, их не брать. Честный вор — лучше кровопивцев. Мы люди вольные… Господь, я так думаю, нас простит.

— Должон, — кивнул, подумавши, Гуня.

В полночь они тихо покинули крепость…

XXII

«Господи, Господи, заступник и Вседержитель, заступи, сохрани и помоги духом нищим, впадшим в низость и всякие подлые лиха! Пречистая, Пресвятая, Непорочная Дева Мария, Божия Матерь, спаси овец своих — отныне и вовеки!» Протопоп Благовещенского кремлевского собора отец Терентий тяжко вздохнул и поднялся с колен.

Он припал к образу Богородицы, ощутив в себе живой трепет и что-то чистое, испытанное только в малолетстве. Терентию почудилось, что близко стоял, светлея крылами, ангел-хранитель, как бы вдохнувший в него животворящую силу… Над образом Владимирской Богоматери сиял золотой ореол… Терентий протер кулаком глаза, думая, что это наваждение, однако сияние не исчезло. Тогда его душу охватил страх. «Сейчас ударит молния — я провинился пред Господом!» Но молния не ударила, а в душу его сошла тихая благодать. Такого счастья протопоп Терентий никогда не испытывал, ему показалось, что он весь переродился, и все-все, что происходило в мире, вдруг стало понятно ему. Счастливые слезы хлынули из глаз; поцеловав образ, он испытал приток новой благодати. Золотой ореол, будто шелк под ветром, все трепетал над образом Чудотворной Богородицы. От этого трепета исходило тихое сияние, наполняющее весь собор… В состоянии душевного лада и любви ко всему живому Терентий вышел из собора. Юродивый Егорий, сидевший на паперти, сказал, что сейчас ему, Терентию, откроются видения. Слезы ручьями текли по впалым, серым щекам божьего человека. И едва Терентий сделал десять шагов, перед ним в воздухе повисла икона Чудотворной Богоматери Одигитрии Смоленской. Протопоп, сотворив знамение, стал на колени. И тогда он услышал надмирный глас Богородицы:

— Скажи людям, чтобы они опомнились, и если не будут исполнять закон Господа, не будут молиться, блюсти посты, а будут лихоимствовать и лить кровь, то их ждет погибель. Пробуждается тот, кто услышан Господом, и он будет спасен.