На путях смерти - [34]
- Да не принимает барин.
- А дома?
- Дома ли, нет ли, знать не можем. Виктор Макарыч через парк выходят, через террасу. Нам не видать. Только сказали, чтоб не принимать. Потому они заняты.
- А! Живопись. Ну, это дело хорошее. Божье дело. Ты вот не понимаешь, поди, что есть искусство.
- Где нам. А все ж таки...
- То-то и оно. Ну я как-нибудь ввечеру...
В тот день так было. Сказал еще отец Философ слуге про гром и через двор большой мимо осокоря векового пошел по белому камню во флигель, в контору. В конторе поп опять про гром начал и про Илью Пророка. А Курицын, управляющий:
- Эх, батюшка. Ну что для нас есть гром и все хляби небесные! Коли бы мы сельские хозяева были... А то нужную землю продаем, скот продаем; на останную землицу рабочих рук не хватает, а садовниками хоть пруд пруди да этими еще мазилками всяческими.
- Да я не к тому. На то барская его воля. А вот что премудрость божеская, то особь статья.
Очень уж хотелось отцу Философу поспорить. Любил спорить с конторскими. Их насмешки его не обижали. Люди не городские, не деревенские. Близки такие душе его. Ждал, чтоб поддразнили его колесницею и конями Илии. Приготовился к сражению: новый аргумент вычитал в сборнике проповедей.
Но один из конторщиков - двое их здесь было - батюшку за плечо тронул.
- Что?
- Не сюда. Туда, туда смотрите. Да в окно же!
- Ну?
- Вон те две. В белом да в голубеньком.
- Ну!
- Ах, сами вы намеднясь спрашивали, чтоб показать. Те самые, Паша и Олечка.
- А!
И другой конторщик и Курицын к окну подошли. Длинную узкую бороду, исседа-рыжую, Курицын в кулак зажал, криво губу мокрую оттянув. А конторщик, маленький, тощий и кривоногий сказал:
- Ишь, бесстыжие.
А тот, который потолще:
- Почему же бесстыжие? Нет, я вас спрашиваю, Иван Карпыч, почему бесстыжие?
Тощий сплюнул и сипло крикнул, так, чтоб не было слышно во дворе:
- Бесстыжие!
Толстый конторщик шагнул сопя, надвинулся.
- Почему, смею спросить, такое ваше слово? Если женщина, скажем, полюбила, так она бесстыжая. А если наш брат...
- Не женщины оне, а девицы. И потом...
- Те-те-те! Девицы! Как же, смею спросить, девица может быть бесстыжей. А если женщина, то не все ли равно-с, мужчина ли, женщина ли. Наука доказала...
- Ну вас с вашей наукой!
- Не ну вас, и наука совсем не моя-с. А в таком случае супруга ваша Антонина Сергеевна, тоже бесстыжая была...
- Что-о?
- А то, что была же она когда-нибудь девицей, можно полагать. А по-вашему так выходит, что раз девица грехопала, так она и бесстыжая.
- Не грехопала она. А вы жулик. Законный брак...
Отпустил бороду свою Курицын. Обоих их развел властно, за рукава оттянув.
- Тише вы. Сюда оне идут. У крыльца уж. Не видите? Иван Карпыч, вы-то хоть бросьте.
Курицын знал, что конторщики хотят хоть загрызть друг друга. И знал из-за чего. Знал, что и одному в конторе дел часа на три. А хозяин сказал:
- К осени сократить штат.
И Курицын, на каждого взглянув строго, отошел.
А поп молчал. Пальцами рук красных шевелил и моргал часто.
Когда вошли Паша и Олечка, все те четверо сказали:
- Здравствуйте.
А Иван Карпыч прошептал потом еще тихо-тихо:
- Здравствуйте, девочки! Здравствуйте, проституточки...
И захихикал. Хихиканье услышали, а слов его никто.
- Здравствуйте. Вот она уходит, расчет просит. И паспорт ей пожалуйте.
Паша на Олечку указала. Сама чинная, спокойная. И больше взглядом указала, чем рукою.
- Как же это, Олечка? Что так? Или у нас плохо?
И Курицын близко-близко к девушке подошел-подкрался, бороду длинную в кулак зажав и вперед выставив.
- Не то совсем. И вы, Пашенька, напрасно это! Не пачпорт...
- Как же, Олечка! Сами сейчас говорили... Уйду, мол.
- Ну да, и уйду, коли такие страхи-ужасы... Как я вам сказала? Пойдем, говорю, Пашенька, в контору, про то скажем. А вы, Пашенька, и говорите: пойдем, Олечка, в контору.
- Ах, женский пол! Вы бы толком. Лучше уж вы, Пашенька, расскажите. Суразнее выйдет.
И Курицын острие бороды своей на Пашеньку уставил, в грудь ее пышную.
- Да я что. Это вот она домовых боится, Олечка...
- И не домовых вовсе...
- Ну, привидений, что ли...
- А вы, Пашенька, нешто не боитесь? Сами же вы...
- И ни чуточки даже не боюсь, потому что ни в какую такую нечистую силу не верю.
- А кто же там слова разные говорит?
- Барин говорит. Волен он в своем дому разговаривать.
- Знаю, что барин. А с кем же барин разговаривал?
- А, может, ни с кем. Может, сам с собой. Господа как? Возьмут книжку и на разные голоса читают. Это только необразованность ваша, Олечка...
- А я в щелку смотрела, как барин оттуда вышли. У окна ноги чьи-то видать.
- А может, то картина? Не пойму только, к чему к господам в щелку заглядывать.
- Да не было его там, барина-то. А тот сидит. И вовсе не картина. Так вот окошко, а тут вот он...
Курицын выпустил бороду и криком почти:
- Да где?
- На антресолях.
А Пашенька спокойно сказала:
- Про мастерскую разговор. Мало ли что в мастерской у барина может быть. Что за страхи... Не понимаю.
И пожала круглыми своими плечами. А Олечка:
- Нет, голос слышала. А дверь на замке всегда. И ходит кто-то... И будто плачет... ночью...
И Олечка внезапно рукавом широким белым лицо закрыла, отворотилась к окну. А Пашенька, взглянув нечаянно в глаза кругло-испуганные отца Философа, усмехнулась чуть и раздумчиво пошла к двери.
Роман-трилогия Ивана Сергеевича Рукавишникова (1877—1930) — это история трех поколений нижегородского купеческого рода, из которого вышел и сам автор. На рубежеXIX—XX веков крупный торгово-промышленный капитал России заявил о себе во весь голос, и казалось, что ему принадлежит будущее. Поэтому изображенные в романе «денежные тузы» со всеми их стремлениями, страстями, слабостями, традициями, мечтами и по сей день вызывают немалый интерес. Роман практически не издавался в советское время. В связи с гонениями на литературу, выходящую за рамки соцреализма, его изъяли из библиотек, но интерес к нему не ослабевал.
Рукавишников И. С.Проклятый род: Роман. — Нижний Новгород: издательство «Нижегородская ярмарка» совместно с издательством «Покровка», 1999. — 624 с., илл. (художник М.Бржезинская).Иван Сергеевич Рукавишников (1877-1930), — потомок известной нижегородской купеческой династии. Он не стал продолжателем фамильного дела, а был заметным литератором — писал стихи и прозу. Ко времени выхода данной книги его имя было прочно забыто, а основное его творение — роман «Проклятый род» — стало не просто библиографической редкостью, а неким мифом.
Рукавишников И. С.Проклятый род: Роман. — Нижний Новгород: издательство «Нижегородская ярмарка» совместно с издательством «Покровка», 1999. — 624 с., илл. (художник М.Бржезинская).Иван Сергеевич Рукавишников (1877-1930), — потомок известной нижегородской купеческой династии. Он не стал продолжателем фамильного дела, а был заметным литератором — писал стихи и прозу. Ко времени выхода данной книги его имя было прочно забыто, а основное его творение — роман «Проклятый род» — стало не просто библиографической редкостью, а неким мифом.
Михаил Михайлович Пришвин (1873-1954) - русский писатель и публицист, по словам современников, соединивший человека и природу простой сердечной мыслью. В своих путешествиях по Русскому Северу Пришвин знакомился с бытом и речью северян, записывал сказы, передавая их в своеобразной форме путевых очерков. О начале своего писательства Пришвин вспоминает так: "Поездка всего на один месяц в Олонецкую губернию, я написал просто виденное - и вышла книга "В краю непуганых птиц", за которую меня настоящие ученые произвели в этнографы, не представляя даже себе всю глубину моего невежества в этой науке".
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Короткий рассказ от автора «Зеркала для героя». Рассказ из жизни заводской спортивной команды велосипедных гонщиков. Важный разговор накануне городской командной гонки, семейная жизнь, мешающая спорту. Самый молодой член команды, но в то же время капитан маленького и дружного коллектива решает выиграть, несмотря на то, что дома у них бранятся жены, не пускают после сегодняшнего поражения тренироваться, а соседи подзуживают и что надо огород копать, и дочку в пионерский лагерь везти, и надо у домны стоять.
Эмоциональный настрой лирики Мандельштама преисполнен тем, что критики называли «душевной неуютностью». И акцентированная простота повседневных мелочей, из которых он выстраивал свою поэтическую реальность, лишь подчеркивает тоску и беспокойство незаурядного человека, которому выпало на долю жить в «перевернутом мире». В это издание вошли как хорошо знакомые, так и менее известные широкому кругу читателей стихи русского поэта. Оно включает прижизненные поэтические сборники автора («Камень», «Tristia», «Стихи 1921–1925»), стихи 1930–1937 годов, объединенные хронологически, а также стихотворения, не вошедшие в собрания. Помимо стихотворений, в книгу вошли автобиографическая проза и статьи: «Шум времени», «Путешествие в Армению», «Письмо о русской поэзии», «Литературная Москва» и др.
«Это старая история, которая вечно… Впрочем, я должен оговориться: она не только может быть „вечно… новою“, но и не может – я глубоко убежден в этом – даже повториться в наше время…».
Каждый выживших потом будет называть своё количество атаковавших конвой стремительных серых теней: одни будут говорить о семи кораблях, другие о десяти, а некоторые насчитают вообще два десятка. Как известно: "У страха глаза велики". Более опытные будут добавлять, что это были необычные пираты - уж очень дисциплинировано и организовано вели себя нападавшие, а корабли были как на подбор: однотипные, быстроходные корветы и яхты.
Наш современник попал в другой мир, в тело молодого графа. Мир магии, пара, пороха и электричества, а ещё это мир дирижаблей — воздушных левиафанов. Очередной раз извиняюсь за ошибки. Кому мало моих извинений недостаточно, то считайте, что я художник, я так вижу!