На путях к Богу живому - [4]

Он просто делает выбор в пользу личного благополучия — понимая, что помочь Иисусу теперь уже никто не в силах, а возможность извлечь для себя из сложившейся ситуации какую‑то выгоду сегодня налицо. Он идет и получает деньги, в сущности небольшие, ибо за такого рода предательство много не дадут; возвращается к себе с деньгами и прозревает: «Согреших, предав кровь неповинную» (Мф. 27: 4).

Думается, что не современные богословы и писатели, вкладывающие в голову Иуде самые разные, но всегда достаточно смелые идеи, а византийский гимнограф, написавший: «Тогда Иуда злочестивый, сребролюбием недуговав, Тебе, праведного Судию, предает», — именно он правильно понял, что за мотивы толкнули Иуду на предательство. Иуда предает не Учителя, а свое ученичество. Слишком он любил деньги, которые носил в ящичке под названием глоссокомон.

Иуда — не намного больше предатель, чем Петр. Только мотивы у них разные: Петр отрекается от Иисуса из трусости, чисто биологической и импульсивной, а Иуда — подчиняясь целесообразности, выгоде, считая, что это разумно и на сегодняшний день для него небесполезно. Он гораздо рациональнее, чем об этом было принято думать раньше.

+ + +

Именно потому ему стало тошно жить, что он не предавал Иисуса. Если бы Иуда, действительно, был ключевой фигурой во время взятия Христа под стражу, он бы не наложил на себя руки, а, наоборот, почувствовал бы себя победителем. Но он никого не предал — кроме самого себя. Он просто пытался нагреть руки на Его аресте и Его смерти и поэтому не смог, как Петр, расплакаться так горько и так прорваться через свою слабость и трусость — и стать в результате тем Петром, которого мы чтим уже две тысячи лет.

Иуда — один из самых близких учеников Иисуса, как и Петр. Он — один из двенадцати (Мк. 14: 20), как говорит сам Иисус, «омочивый со Мною в солило руку» (Мф. 26: 23), то есть участник Тайной вечери, тот, кому Иисус, «обмакнув кусок, дал» его (Ин. 13: 26). Кстати говоря, словом psomion (кусок), которое стоит здесь в Евангелии, на православном Востоке до сих пор обозначается освященный хлеб, преподаваемый верными как Тело Христово.

Он, бывший так близко к Учителю… Он — не страшный злодей и не величайший преступник в истории человечества, как думалось Данте Алигьери, не герой из трагического романа, а просто маленький человечек, не справившийся со своими маленькими страстишками, — вот кто такой Иуда Искариот. Именно это делает его предательство особенно страшным. Его имя стало символом самого низкого и самого подлого, но ведь в его положении может оказаться каждый.

+ + +

Еще о. Сергий Булгаков сравнивал Евангелие с иконой, на которой изображен Иисус со Своими учениками. Только изображен Он здесь не красками, а словами. Есть на этой иконе место и для Иуды. Образ его написан евангелистами совсем не для того, чтобы мы его ненавидели или презирали (Евангелие ни тому, ни другому не учит!). Он стоит здесь где‑то с краю, в темноте, безмолвно, как дорожный знак, предупреждая каждого из нас: «Не иди по той дороге, которая стала моею. Не предавай своего ученичества, считая, что от тебя все равно ничего не зависит. Не предавай своего ученичества, хотя иногда это бывает очень непросто».

Ея же ничтоже в мире нужнейше

"Человек, который никогда не был в церкви, Богу не молился, не может жить по совести". Такое утверждение встретил я на днях в одной из книжек, имеющихся сегодня в нашей церковной книготорговле. Смелое заявление! А как же язычники, о которых апостол Павел говорит следующее:

"Когда народы, не имеющие закона, по природе (physei) действуют (poiosin) согласно закону, то эти люди, не имея закона, сами себе закон, они показывают, что у них в сердцах написано, что именно предписывает закон, о чем свидетельствует их совесть и то, о чем они думают, в одних случаях обличая себя, а в других защищая"(Рим.2,14–15)?

Бывают, к счастью, совестливые, честные и чистые язычники или безбожники, но бывают, увы, и бессовестные христиане, включая людей, формально во всем следующих тому, что ждёт от них Церковь.

"Христос невидимо стоит"

Бог, действительно, говорит с нами прежде всего и слышнее всего именно через нашу совесть. Более того, если совесть молчит, и я что‑то делаю или, наоборот, останавливаю себя, ибо так надо, из чувства долга, в силу того, что того требует закон, положено по традиции или по той причине, что делать это велит духовник, — это опаснейший признак духовного сна или дремоты. Что же касается духовника, то он, наверное, вообще не должен запрещать или приказывать. Его задача прежде всего заключается в том, чтобы быть свидетелем и не более (!) на исповеди ("аз же точию свидетель есмь") и, если он считает это абсолютно необходимым, дать совет. Прислушаться к совету священника или нет — на это есть свободная воля его прихожанина.

А батюшка? Он должен постараться дать этот совет так, чтобы его услышали. Достучаться до сердца прихожанина, разбудить его, но ни в коем случае не давить на него и не ломать его при помощи своего авторитета, ибо христианство — есть наш свободный выбор, наш свободный ответ на призыв Иисуса:"Придите ко Мне". Священник, который на исповеди действует методом требований или запретов, не достигает главного. Исповедь — это удивительный момент личной встречи со Христом как для иерея, её принимающего, так и для того, кто исповедуется. Момент, когда у человека появляется возможность раскрыться перед Богом, как цветок, когда он распахивает навстречу солнцу свои лепестки.