На пути в Итаку - [37]

— Древний орнамент ковра, светло-коричневого с вкраплениями пронзительно-зеленого и приглушенного желтого и голубого.

— Блаженное одиночество в толпе, говорящей на чужом для тебя языке, который делает для тебя их конкретную жизнь звуковым фоном, но фон этот отнюдь не бессмысленно-слитый, как шум ветра и воды, — ты слушаешь не то, о чем говорят, а то, чем говорят (да и шум ветра и шум волны тоже не бессмысленны, просто не хватает меня, чтобы перевести на слова услышанное в их шуме).

— Коричневые — от «блэк кофе» до капучино — глаза арабов и черные угольные глаза негритянок с острова Джерба.

— Тяжкий смрад от рыбных складов в порту.

— Римские мозаики в археологическом музее.

— Легкая неизбежная простуда со слабостью и потливостью

— при бешеном солнце и ласковом море ветер здесь пронизывающий.

— И такие же неизбежные приступы депрессии на несколько дней, когда стихают в ушах московские голоса, телефонные звонки, отступают срочные — и не очень — обязательства, уходит ошеломление от самого акта перемещения с одного континента на другой, и вот тут из тебя, оставшегося с самим собой, встает то, от чего ты на самом деле прячешься за своей ежедневной суетой. Самые тяжелые часы — это предрассветные, когда лежишь, глядя в темноту вверх и вниз, сквозь прутья балкона на пустую улицу с не погасшими еще фонарями, и скулишь оттого, что ты не мусульманин и не можешь сейчас встать на молитву или что рядом не лежит снятая накануне ночная девушка.

— Ком сова? — Сова-сова, дорогой, твоими молитвами!

— Удлиненные, еще не затвердевшие ладони подростков, это когда тебя, спустившегося на лифте и вышедшего на набережную, зачем-то окликают месье: сколько времени, — а ты вместо ответа протягиваешь руку с часами, и они вдруг берут твою руку в свои, и их пальцы начинают скользить по твоей руке с вкрадчивой настойчивостью и неожиданной нежностью, и тут, при всей твоей дремучести, ты начинаешь понимать, что происходит.

— Деревенское шерстяное тепло и уют спины шагающего под тобой верблюда.

— Ну, а небо обнаруживает себя небом только над прямоугольным двором мечети, стенами своими отделяющего тебя от карнавального клокотания в Медине, — это когда ты в этом дворе остаешься один, устроившись полулежа на циновке в тени под галереей, и небо можно не только видеть, но и как бы ощущать физически (к религиозным переживаниям сказанное отношения не имеет).

Ну и так далее.

Путешествие

Нет ничего проще и ничего труднее.

Путешествие?

Вас везет лифт, потом — троллейбус, потом поезд — в метро, где вы открываете книгу, в которой два Фандорина въезжают в Россию, один — предок (наемник) — в Россию еще боярскую, второй — потомок (американский историк) — в нашу, только что отшумевшую, перестроечную.

Потом — маршрутка от Речного вокзала (у каждого из Ф. тут же начинается российское приключение, выстроенное по законам авантюрно-исторического жанра, — детство, конечно, но почему не поиграть в историю?), эскалатор в аэропорту, самолет (вот здесь-то все и закручивается, потому как оба Ф. ходят рядом с пропавшей библиотекой Ивана Грозного).

В просветах — паспортный контроль, получение багажа, автобус турагентства, лифт на девятый этаж, номер, где можно наконец расправить тело на широкой кровати и пробежать финальные страницы — Фандорины геройски выпутываются из обстоятельств, а библиотека Грозного в очередной раз остается ненайденной — ну и слава богу, вы переводите дух, закрываете книгу, рука непроизвольно тянется за пультом, палец жмет кнопку, на экране рекламный ролик шампуня, который вы знаете наизусть, но…

Но вы не понимаете ни слова — что за бред?! Ах да, это же — по-испански. Встаете, идете к балконной двери, раздвигаете шторы, перешагиваете в лоджию, и блистающее цветом и светом море распахивается перед вами до горизонта. Оно — Средиземное! Ветерок дует вам в лицо, и дует он из Марокко, но… Но хочется курить, и вы возвращаетесь в номер за сигаретами, где поет с экрана Иглесиас.

И вот это что, путешествие?!

Несостоявшееся путешествие томит. Слабой, но невытравимой заразой бродит оно в крови. И вы все-таки дожидаетесь себя, сидящим в электричке. Вы едете на день в Старинный Город. Солнце уже почти встало, оно желтое и прохладное. За окном просыхающий после зимы лес. В ваших руках путеводитель с картами и фотографиями, вы читаете извлечения из летописей и Карамзина. Книга заложена листком с составленным вами маршрутом и хронологией путешествия по Старинному Городу, и вам вдруг становится тошно — какого хрена! Ведь вам-то хотелось путешествия. А электричка как раз замедляет ход перед очередной остановкой, и вы, еще не веря себе, идете по проходу вагона. Двери в тамбуре разъезжаются, вы шагаете на платформу. Поезд уходит. Тишина. Щит: «83 км». Драный лесок. Дорожка. Поле. Слева дачные коттеджи. Справа, на горизонте, спекшаяся корка деревенских крыш.

Вы идете через поле, на котором лежит небо. Вы слышите только свое дыхание да ветер. Поле кажется бесконечным. Вы идете тупо, в никуда. Вы привыкаете к себе, идущему по этому неожиданно вывалившемуся в вашу жизнь полю.

Деревня и дачный поселок уже далеко позади.