На пути к Полтаве - [31]

Следовало найти главные причины «азовского невзятия» и устранить их. Ими были признаны: отсутствие флота, необходимого для блокады крепости; отсутствие единоначалия; недостатки подготовки войск, особенно инженерной; пробелы в снабжении. Решено было на следующий год вновь подступаться к Азову под началом одного командующего, генералиссимуса Шеина, с подготовленной армией и отстроенными кораблями.

Шеин, поднаторевший преимущественно в битвах с «Ивашкой Хмельницким», был командующий номинальный. Но к нему уже привыкли все генералы, включая Гордона, и, значит, больших обид не будет. К тому же все знали, что реальная власть у бомбардира Петра Михайлова. Отчасти так было и во время первого похода на Азов. Но Петр образца 1696 года сильно отличался от Петра 1695 года. Он стал обладателем бесценного опыта битого, который, как известно, чрезвычайно способствует просветлению головы.

Труднее было с речным флотом. Правда, благодаря «Нептуновым забавам» на Плещеевом озере начинать приходилось не с нуля: появились навыки, известная опытность. Однако в сравнении со сроками и масштабом строительства начальная величина все равно была столь ничтожной, что поневоле опускались руки. Возможно ли такое осилить к маю 1696 года? Здесь без Петра с его верой и волей никак нельзя было обойтись.

В Воронеже на песчаном берегу барабанной дробью застучали топоры. Согнанные из уездов работные люди строили верфь и закладывали на ней первые галеры. За образец была взята купленная в Голландии галера, которую разобрали на части и перевезли из Архангельска в Москву. По этим образцам на Переславской верфи рубили части судов, а потом санями везли в Воронеж. Здесь галеры собирали, как кубики. «Кубики», впрочем, выходили неважные: сырое дерево выгибалось, корпуса пугали своими щелями. Щели конопатили и смолили, но было заведомо ясно, что сделанные из невыдержанного дерева суда получатся худые. Однако на подобные «мелочи» никто не обращал внимания.

Петр разрывался между Воронежем и Москвой. Ничто так завораживающе не действовало на него, как рождавшиеся из хаоса деталей строгие очертания кораблей. Но и Москва не отпускала. Потому и приходилось ему вихрем влетать в столицу, наскоро разгребать накопившиеся дела, чтобы потом, выкроив время, вновь валиться в возок и нестись по заснеженным дорогам на юг, в Воронеж.

В Воронеже, чтобы не тратить время попусту, царь поселился рядом с верфью. На ней же и работал простым плотником. Труд был столь тяжелым, что на память приходили слова Бога, изгонявшего из рая Адама и Еву. Царь о том и писал в письмах: «По приказу Божию к прадеду нашему Адаму, в поте лица своего едим хлеб свой».

Наконец в прозрачную от холода воду стали сталкивать первые галеры. Дальше — больше. «Да нынче же зачали делать на прошлых неделях два галеаса», — хвастался Федору Ромодановскому державный плотник.

Конечно, все построенное в месяцы воронежской кораблестроительной лихорадки можно назвать флотом с очень большой натяжкой. Но ведь и швейцарец Лефорт, познания которого о флоте были весьма смутными, также не был настоящим адмиралом, хотя по воле Петра уже более двух лет носил этот морской чин. Бутафорный адмирал при речном флоте — что, кажется, может быть абсурднее? Но в этом абсурде — своеобразие эпохи, когда, объявив о невозможном, царь вопреки всем сомнениям великими трудами, понуканием и кровью превращал несбыточное в сбывшееся. На первый взгляд царь делает все наоборот, все не так: у него появлялись генералиссимус и адмиралы еще до того, как были созданы настоящая регулярная армия и флот. Но ведь и армию, и флот он строит с этими бутафорскими генералиссимусами, фельдмаршалами и адмиралами, большинство из которых сначала мало что умели, но потом дорастали до своего наперед пожалованного чина, как дорастает подросток до одежды, купленной на вырост. Таков метод Петра. Очень странный. Очень затратный. Но в итоге — результативный.

Появление в мае 1696 года в низовьях Дона царских галер и стругов стало неприятной неожиданностью для турок. Последние, как и положено победителям, пребывали в состоянии эйфории. Они даже поленились засыпать окопы, брошенные русскими. Подошедшим войскам осталось только занять их, подправить и расширить, чтобы затем заняться обстрелом крепости. Первый бомбардир принял самое живое участие в огненной потехе — заряжал, наводил, палил, не обращая внимания на опасности. Царевна Наталья Алексеевна, хорошо знавшая характер родного братца, пыталась его предостеречь.

Напрасно. Петр, как всегда, балагурил: «По письму твоему я к ядрам и пулькам близко не хожу, а они ко мне ходят. Прикажи им, чтоб не ходили. Однако, хотя и ходят, только по ся поры вежливо».

«Вежливо» — это, значит, не ранят, не калечат, не убивают. Зная, что впереди у Петра еще почти тридцать лет жизни, мы как-то забываем, что сам Петр об этом не знал. Рисковал по-настоящему, хотя мог этого не делать. Но Петр уже служит Отечеству, потому не бережется — ему все следует понять, испытать самому. Это уже не «потеха» с заведомо известным исходом, это жизнь, где пульки пока «ходят» мимо, но могут и ударить. Не случайно время своей службы Петр станет исчислять с Азовских походов!