На пути к Полтаве - [26]

Версия победивших, Петра и Нарышкиных, такова: верные стрельцы из Стремянного полка в ночь на 8 августа в караульном помещении у Никольских ворот Кремля натолкнулись на толпу стрельцов. Те сообщили, что во дворце учинился какой-то «шум», что петровского спальника Федора Плещеева задержали и отвели на допрос к Шакловитому и теперь надо ждать набат. Стремянные стрельцы набата ждать не стали, а кинулись в Преображенское предупреждать государя об опасности. Их ночное появление смертельно испугало Петра, и он, забыв обо всем, кинулся под защиту стен Троицкого монастыря.

Если прибавить, что при этом он бросил мать и жену с младенцем, то картина получается не очень приглядная. Между тем объясняется это просто: скорее всего, в памяти перепуганного царя всплыли кровавые картины стрелецкого бунта 1682 года. Преодолеть эту психологическую травму Петр не сумел. Приступы страха, лишавшие царя на время сил и способности рассуждать здраво, будут преследовать его всю жизнь.

Утром 8 августа Петр появился в Троице-Сергиевом монастыре. Опомнившись, он и его советники, среди которых тон задавал Борис Алексеевич Голицын, тотчас принялись стягивать в монастырь силы. Но даже после появления у стен обители «потешных» ресурсы Петра были ничтожны в сравнении с ресурсами противной стороны. Под началом Софьи оставались московский гарнизон, вся исполнительная власть, дума, двор. В Москве находился и старший царь, Иван.

Однако численное соотношение не отражало всей полноты картины. На стороне повзрослевшего Петра было легитимное, а значит, и моральное право на самостоятельную власть. За него стоял патриарх, давно уже враждебно настроенный к царевне-правительнице и ее окружению. Как это ни странно звучит, для ортодоксально настроенного Иоакима Софья была идейным противником, поскольку проводила умеренную «западническую» политику. Ее низвержение означало возведение препятствия на пути сомнительных новшеств с «горьким» привкусом католическо-польской культуры. По мысли главы церкви, с приходом Петра восторжествует грекофильствующая старина с налетом изоляционизма — не случайно Иоаким умолял царя не допускать православных «общения в содружестве творити» с иноверцами. Если бы патриарх знал, как он жестоко ошибается, способствуя приходу к власти молодого реформатора!

Наконец, для многих регентство Софьи — это свежие, кровоточащие обиды, на фоне которых правление Петра казалось многообещающим и сытым будущим.

Исход противостояния зависел еще от тех, кто все эти годы выжидал и стоял в стороне от схватки. И если ранее окружение Петра ничего не имело против подобной тактики, то теперь было сделано все, чтобы «нейтральные» не уклонились и поддержали младшего царя. Из Троицы Петр разослал думным и придворным чинам приказ немедленно ехать в монастырь. Многие и поехали, предусмотрительно заручившись разрешением… регентши. Получалось, что они ничьей воли не нарушили и никого не ослушались. То был не выбор — очередная уловка.

Софья, в свою очередь, всеми силами старалась вернуть Петра в Москву. Формально это означало бы примирение с братом и продолжение прежней, «подковерной» борьбы, в которой у регентши были свои преимущества. Но Петр наотрез отказался уезжать из обители. Посредники Софьи вернулись ни с чем. Пришлось царевне просить патриарха о помощи. Она, конечно, была прекрасно осведомлена о симпатиях Иоакима, но ничего другого не оставалось, как прибегнуть к авторитету первосвятителя, обещавшего привезти мир. 21 августа Иоаким приехал в Троицу. Но он не только не привез мира, но и сам остался при молодом государе. А это уже был знак всем — пора покидать тонущий корабль царевны.

Настал черед московского гарнизона. В стрелецкие полки были отправлены царские грамоты с приказом идти в Троицу. Там отреагировали не сразу — раздумывали. От 25 августа сохранилась помета, сообщавшая о том, что в монастырь «против грамот» никто не пришел. 27 августа всем 18 стрелецким полковникам под страхом казни было вновь приказано явиться к царю. На всякий случай через головы полковников послали грамоты прямо стрельцам — велено было идти в монастырь всем начальным людям, до десятников включительно, прихватив с собой еще до десяти рядовых выборных стрельцов. Такая постановка вопроса загоняла полковников в угол: отговориться нечем, а вот голову потерять можно. Вот тут и выяснилось, что деньги решают далеко не все. Стрельцы дрогнули.

Чувствуя, что земля уходит из-под ног, в Троицу отправилась сама Софья. Но начать переговоры с Петром ей не дали. 30 августа в том самом Воздвиженском, где когда-то слетели головы Хованских, правительницу остановил боярин И. Б. Троекуров. Царевне приказано было поворачивать домой и ждать указа. К этому было прибавлено: если она не подчинится, то с ней поступят «нечестно». Эти слова прозвучали для Софьи как приговор. Ее уже не боялись, не брали под стражу — просто возвращали назад. За всем этим чувствовались уверенность и сила. И в самом деле, в этот день в Троицу пришли сразу 14 стрелецких полковников со стрельцами.

Тогда же были оглашены первые результаты розыска о Шакловитом. Все «изветы» о намерении Федора Леонтьевича поджечь Преображенское и убить государя приобрели характер официального обвинения. У Боярской думы потребовали выдачу преступника. Не успевшим приехать в Троицу думным чинам пришлось спешно доказывать свою лояльность Петру уже в кремлевских палатах.