На пути к Полтаве - [23]

Поход 1687 года не принес ни победы, ни поражения. Полки два месяца двигались по безводной, местами выгоревшей степи, а затем, не дойдя шестидесяти верст до Перекопа, повернули обратно. Отступление объяснили происками неприятеля: что татары выжгли степи и, если двигаться дальше, вглубь, кони падут от бескормицы; что где-то со своими ордами кочует крымский царь, поджидающий подходящий момент для решительного нападения. На деле все ограничилось редкими схватками, во время которых войско толком не успевало сообразить, в кого палит — то ли в налетавших лавиной степняков, то ли в поднятую ими пыльную тучу.

Занести первый Крымский поход в свой актив правительству регентши было трудно. Отсутствие явного успеха давало широкий простор для всевозможных толков и измышлений. Неожиданно выручил писарь Запорожского войска Иван Мазепа. Он помог Голицыну найти еще одного «виновника» неудачи. Им стали не крымский хан и недальновидные русские военачальники, а гетман Иван Самойлович. Всем было известно, что гетман — ярый противник «вечного мира» с Польшей. Он считал, что «ляхам» верить нельзя, как нельзя рвать мир с султаном и ханом. Вступление России в антитурецкую коалицию заставило гетмана смириться с обстоятельствами. Однако он неохотно собирал казачьи полки, не спешил на соединение с Голицыным. Теперь эту неохоту и «пришили» к делу. Украинская старшина подала донос: мол, степь жгли не татары, а по указке Самойловича сами казаки. Оставшееся без кормов войско принуждено было повернуть, отчего и была упущена «верная победа». Лукавый Мазепа, организатор интриги, рассчитал точно: загнанному в угол Голицыну ничего не оставалось делать, как хвататься за соломинку. Доносу был дан ход. Самойловича арестовали и лишили гетманской булавы. На Раде новым гетманом выкрикнули Ивана Мазепу. Московские государи с регентшей избрание утвердили, и Василий Васильевич вручил Мазепе гетманские клейноды — символы власти.

В Москве после истории с Самойловичем вздохнули свободнее. Однако разоблачения «виновника» было явно недостаточно. Ситуация требовала чего-нибудь более значительного. Поэтому правительство прибегло к мистификации: поход был объявлен… успешным — мол, крымский царь бежал за Перекоп. Получалось, что без большой крови до смерти напугали басурман и помогли союзникам. А что еще надо дворянству, постоянно твердившему о своем горячем желании «государю послужить, сабли не вынимая»? Соответственно с новым статусом победоносного похода последовали и награды, призванные сгладить неприятные воспоминания.

Щедрые награды заставили умолкнуть противников Софьи и Голицына. Однако у подобного способа привлечения подданных были свои недостатки. Награды ни за что действовали на служилых людей развращающе. Для них неоправданная щедрость свидетельствовала скорее о слабости правительства, нежели о его силе. Так что торжество сторонников регентши над недоброжелателями было не полным — до первой неудачи.

Между тем проблема сохранения власти становилась для Софьи все более острой. Не случайно именно со второй половины 1680-х годов в Кремле вынашивали планы превращения власти правительницы из временной в постоянную. В августе 1687 года Софья велела Федору Шакловитому расспросить стрельцов, как они отнесутся к тому, что она «изволит венчатца царским венцом». Глава Стрелецкого приказа собрал доверенных стрельцов у себя дома и поведал им о планах царевны. Стрельцы заявили, что они тому делу «помогать рады» и готовы подать челобитную. Однако челобитной так и не последовало. Шакловитый объяснил это тем, что царевна сама отказалась от нее, «чтоб то не было братьям ее государским, великим государям, во гнев и в бесчестье». Последние слова — не более как стремление Федора Леонтьевича выгородить царевну и себя перед судьями. «Честь» братьев менее всего беспокоила регентшу. Главная причина отказа — более чем прохладное отношение к ее планам стрельцов. Ведь одно — разговор в доме Шакловитого с прикормленными стрельцами и совсем другое — обсуждение планов венчания в стрелецких слободах. А здесь хорошо помнили о том, как регентша расплатилась со стрельцам за все, что они сделали для нее в дни майского бунта.

Была еще одна причина, заставившая Софью отложить диалог со стрельцами. Софья понимала, что вопрос о царском венце придется решать не только в полках. Чтобы превратить свои мечты в реальность, ей необходимо было заручиться поддержкой элиты. В этом направлении и были продолжены усилия.

В конце 1688 года к Константинопольскому патриарху отправили грамоту с просьбой поддержать венчание царевны на царство. Обращение было отчасти вынужденное — свои Софье отказали. Патриарх Иоаким, узнавший о намерении правительницы, заявил, что «не по правилам Святых Апостол и Святых отец, чтобы при живых двух царях и третью особу женского пола на царство короновать».

Позиция патриарха, симпатии которого склонялись на сторону младшего царя, была серьезным препятствием для планов царевны. Ее сторонники грозились: «Мы от сего нашего патриарха ни благословения, ни клятвы не ищем, плюнь-де на него», — но ничего поделать не могли, ведь патриарх благословлял и венчал на царство. Осталось только обойти Иоакима, обратившись к восточным патриархам. Но и здесь Софью поджидала неудача. Ни один из восточных патриархов не пожелал рисковать — просчет грозил обернуться утратой щедрых милостыней, получаемых из Москвы. Разумнее казалось дождаться исхода борьбы царевны с братом. Возможно, награда в этом случае будет и не столь значительной — трудно ли присоединиться к победителю? — зато игра получалась беспроигрышной.