На пути к краху. Русско-японская война 1904–1905 гг. Военно-политическая история - [143]
Это породило массу проблем. Генерал Я. Гамильтон очень верно отмечал, что японская система организации обеспечивает им успех в действиях против посредственности «В Западной Европе, как и у русских, — отмечал он в своем дневнике, — положение начальника важнее дарований, и если начальник не завоевал себе уважения и поклонения войск, то они не будут и не могут проявлять всей своей силы. С другой стороны, если бы русский Скобелев мог теперь появиться на театре войны, блестящий, быстрый, смелый, обожаемый своими войсками, и обладающий военным инстинктом, — тогда, я думаю, японцы убедились бы, что в Европе есть элемент, с которым им еще не приходилось считаться»{1891}.
С уходом Гриппенберга решался именно такой вопрос. В штабе Куропаткина Алексеев узнал, что Главнокомандующий предложил императору несколько кандидатур на выбор: В. А. Сухомлинова, Н. Н. Сухотина, М. И. Батьянова, Н. И. Гродекова и А. А. Бильдерлинга. В перспективу назначения Сухомлинова Алексеев не очень верил, так как думал, что выбор Куропаткина будет сделан в пользу такого же как и он, нерешительного деятеля. Но все же реакция на эту новость была характерной: «Хорошо, если первый, сносно при назначении второго: Батьянов будет будировать и строить шута, никуда не годное назначение Гродекова»{1892}. Популярность Сухомлинова была неслучайной. На Курских маневрах 1902 года, в которых так хорошо проявил себя в качестве Главнокомандующего Куропаткин, в качестве его начальника штаба действовал именно генерал Сухомлинов. Неудивительно, что перед отправлением в Манчжурию Куропаткин рекомендовал его на пост Начальника Главного Штаба{1893}.
Пост командующего 2-й армией был в конце концов предложен А. В. Каульбарсу. 30 января(12 февраля) он принял армию и сразу же начал повышать свой авторитет привычными методами во время долгих утренних и вечерних чаепитий. «Зная генер. Каульбарса с 1892 г., когда я был бригадным командиром во вверенной ему 15 кав. дивизии, — вспоминал генерал по поручениям при штабе армии П. Н. Баженов, — я всегда замечал в нем склонность к хвастовству; но я никак не предполагал, что эта черта могла бы развиться до такой степени, до какой она достигла в то время, когда он сделался командующим армией. За каждым обедом и завтраком он неизбежно рассказывал нам о подвигах не чьего-либо, а непременно своего молодечества и нередко, в этом отношении, просто зарапортовался, воображая, что слушатели принимают его рассказы за чистую монету и вполне ему верят»{1894}.
На своих новых подчиненных он все же пытался воздействовать ободряюще: «Насколько Гриппенберг не обладал даром слова, настолько Каульбарс любил говорить… Он был человек немолодой, но легкий, порывистый и честный как корнет. Единственным его недостатком, как высокого начальника, — был излишний оптимизм, с которым он относился к обстановке, безусловно веруя в будущую победу»{1895}. Впрочем, это поведение вызывало такую уверенность не у всех. На Теттау новый командующий произвел очень хорошее впечатление, наверное, генерал не рассказывал немецкому офицеру о своих приключениях, и тот отметил: «…мне показалось, что он не питает доверия к дальнейшему ходу войны, что он эту армию (т. е. 2-ю. — А.О.) не считает способной дать иной оборот военному счастью»{1896}. Очевидно, эта неуверенность была причиной решения Каульбарса взять с собой часть штабных работников, прежде всего офицеров из Одесского Военного округа. Алексеев получил такое же предложение{1897}.
Это породило массу проблем и конфликтов, один из которых затянулся на много лет. Начальником штаба армии при Гриппенберге был Рузский, теперь ему и его сотрудникам, прибывшим в Манчжурию из Вильно, предлагали поменяться местами с сотрудниками генерал-квартирмейстерского управления 3-й армии. «Следствием японской дисциплины, — писал Гамильтон, — является, по-видимому, странная способность обезличивания. Я глубоко уверен, что если бы Куроки поменялся с Ноги, каждая из армий была бы в восторге получить себе отличившегося начальника другой»{1898}. В русской армии царили другие нравы. Перемещение в меньшую по численности и по значению армию и на менее значимую должность был бы для Рузского, как признавал Алексеев, «своего рода дисциплинарным наказанием». По возвращению в Россию, они могли быть выведены за штат офицеров Генерального штаба. К чести Алексеева, он не стремился занять должность Рузского, но в этом конфликте, в который он втягивался помимо своей воли, проявилась особенность стиля поведения этого человека{1899}. Алексеев не любил конфликтных ситуаций, но одновременно он и не брал на себя инициативу их разрешения. Он надеялся, что Каульбарса не утвердит Петербург и проблема разрешится сама по себе
