На посошок - [6]

Знал ли я об этом, собирая и настраивая свое механическое детище? Нет, не знал. Я всего лишь поигрывал идеями и желаниями, мнениями и предвидениями, основанными на успехах и неудачах, и наконец отошел немного в сторонку, чтобы получше рассмотреть свое бессмысленное творение.

Оно стояло у меня на чердаке, яркое и блестящее, состоящее из сплошных углов и колен, урчащее и всегда готовое к дальним странствиям. Если бы я сказал ему «поехали», оно тут же рвануло бы с места. Мне не нужно было выбирать направление, Машина сама бы его выбрала, заглянув мне в душу.

Тогда бы она встала на дыбы и галопом помчалась во все стороны — один Бог знает куда. Но, когда доберемся, и мы узнаем.

Итак, все началось вот с чего. На моем темном чердаке дремлет в засаде, затаив дыхание и тихо жужжа своими паутинками-нервами, странное сооружение с парой сидений для туристов.

Почему я решил собрать Машину на чердаке?

В конце концов, она должна была не столько летать, сколько нырять в глубины Времени.

Итак, Машина. Чердак. Ожидание. Чего?

Санта-Барбара. Маленький книжный магазин. Я раздаю автографы поклонникам, и тут — взрыв. Страшная сила швыряет меня к стене… Когда я открыл глаза и огляделся, я увидел в дверях старого-престарого человека, не решавшегося переступить через порог. Невероятно сморщенный. Лихорадочный блеск в глазах. На дрожащих губах — слюна. Он трясся так, словно его только что поразила молния.

Я продолжал подписывать книги до той поры, пока мне в голову не пришла совершенно нелепая мысль. Я вновь посмотрел на дверь.

Старый-престарый человек по-прежнему подобно чучелу стоял в дверном проеме и смотрел в мою сторону.

Я обмер. Я почувствовал, как похолодели моя шея и руки. Ручка выпала из моих пальцев, когда он, хихикая, ощупью двинулся вперед.

— Неужто ты меня забыл? — спросил он со смехом.

Я обследовал взглядом свисающие на щеки длинные пряди седых волос, поросший белой щетиной подбородок, выцветшую рубашку, замусоленные джинсы, сандалеты на босу ногу и вновь перевел взгляд на его горящие безумием глаза.

— Так помнишь или нет?

— По-моему…

— Я — Саймон Гросс! — воскликнул он.

— Кто?!

— Гросс! — проблеял он. — Саймон Гросс!

— Сукин ты сын! — взъярился я.

Мой стул упал. Стоявшие вкруг меня люди отпрянули в разные стороны. Старый-престарый человек, закрыв глаза, отшатнулся, как от удара.

— Мерзавец! — На мои глаза навернулись слезы. — Саймон Гросс, говоришь? Что же ты сделал со своей жизнью?

Он поднял заскорузлые дрожащие руки открытыми ладонями наружу, как бы защищаясь от моего крика.

— Господи, — пробормотал я. — Твоя жизнь… Что ты с ней сделал?

Я услышал оглушительные раскаты грома, и память вернула меня на сорок лет назад. В ту пору мне было тридцать три года и я только-только начинал свою карьеру.

Передо мной стоял девятнадцатилетний красавец Саймон Гросс с ясными невинными глазами, любезными манерами и пачкой рукописей под мышкой.

— Моя сестра сказала, — начал он.

— Знаю, знаю, — перебил я его. — Она дала мне ваши рассказы. Я читал их всю ночь. Вы — гений.

— Зачем же вы так, — смутился Саймон Гросс.

— Я говорю как есть. Я готов взять все, что вы принесете, поскольку могу, не глядя, продать любой ваш рассказ. И не как литературный агент, но как друг гения.

— Пожалуйста, не надо так говорить.

— Я ничего не могу с собой поделать. Такие люди, как вы, рождаются раз в столетие.

Я быстро просмотрел его новые рассказы.

— Отлично. Замечательно. Я продам их все и не возьму комиссионных.

— Будь я проклят!

— Нет, благословен. Генетически, от Бога!

— Я не хожу в церковь.

— Вам это и не нужно, — сказал я. — Теперь уходите. Дайте мне немного отдышаться. Обычных людей вроде меня ваш гений подавляет. Я восхищаюсь вами, завидую вам и почти что ненавижу вас. Уходите!

Он смущенно улыбнулся и вышел, оставив у меня на столе целую стопку раскаленной добела, жгущей мне руки бумаги. За две недели я распродал все рассказы этого девятнадцатилетнего юнца, чьи слова творили чудеса.

Они всколыхнули всю страну.

— Где вы его отыскали? — спрашивали меня. — Он пишет как внебрачный сын Эмили Дикинсон[6] и Скотта Фицджеральда[7]! Вы его агент?

— Нет. Ему не нужны агенты.

Саймон Гросс написал еще дюжину рассказов, которые тут же пошли в печать и встретили такой же восторженный прием.

Саймон Гросс. Саймон Гросс. Саймон Гросс.

Я был его почетным опекуном, первооткрывателем и завистливым, но великодушным другом.

Саймон Гросс.

А потом была Корея.

Загорелый и небритый, он стоял у меня на пороге в белой матроске, сжимая в руках свой последний рассказ.

— Заходи, мой мальчик, — пригласил я его.

— Я не мальчик.

— Ну что ж, будь по-твоему. Ты только не погибни. И не становись слишком знаменитым!

— Не стану. — Он обнял меня и тут же убежал.

Саймон Гросс. Саймон Гросс.

Война закончилась, и он куда-то запропал. Десять лет в одном месте. Тридцать в другом. До меня порой доходили какие-то смутные слухи. Одни говорили, что он поселился в Испании, женился на хозяйке замка и стал чемпионом в стрельбе голубей. Другие клялись, что видели его где-то в Марокко, кажется в Марракеше. Потом он промотал где-то еще десяток лет и в 1998 году объявился наконец, прервав сорокалетнее молчание, у порога помещения, где я, окруженный плотным кольцом почитателей, раздавал автографы, а на чердаке у меня дома бесполезно стояла Машина Времени.