На последнем сеансе - [9]
Пассаж…
Аккорд…
Вспомнился писатель Бротиган. Ему повезло – он застрелился.
Прости, писатель Бротиган.
Аккорд…
Пассаж…
И вдруг –
внезапный толчок…
сильный толчок…
– Баллада! – вскрикнул я.
– Баллада, баллада, баллада! – повторил я несколько раз подряд и рассмеялся, представив себя в роли роженицы, нетерпеливо ожидающей появления желанного плода.
Жребий брошен!
Баллада.
Кажется, наметилась тема…
И вариации темы…
И возвратились звучания давних голосов…
Triole…
Arpeggio…
Время вынашивания желанного плода было для меня всегда самым волнующим периодом существования; я не испытывал акта более волшебного, чем ощущение своей возможности передать на волю, казалось бы, непередаваемое.
Пассаж…
Аккорд…
И всё-таки пока –
получалось не совсем то и совсем не так…
Пока я чувствовал, как всё накопленное во мне в последние дни покрыто плотным холодным слоем, а добытые из инструмента музыкальные фразы, будто гекзаметры Лукреция, звучали тяжело и чересчур неповоротливо. Словом, я не был в том положении, чтобы собою гордиться.
В телефонную трубку пожаловался знакомому поэту:
– Зив, баллада не получается.
Поэт посоветовал:
– Подожди до завтра.
– Но «Завтра» ко мне никогда не приходит, – заметил я. – Стоит мне проснуться, как оказывается, что я снова в «сегодня».
Зив хмыкнул:
– В таком случае, если не брезгуешь, возьми себя в руки.
– Я пытался, но…
– Тогда постучи по голове.
Я ужаснулся:
– По голове?!
– В поисках необходимого слова я поступаю именно так.
– Как ты можешь?
– Пальцем. Всего лишь одним пальцем.
– Это же, наверно, утомительно? – предположил я.
Зив хихикнул:
– Тогда… В моём запаснике имеется и другая успешно апробированная сублимация. То есть, если со словом у меня что-то не клеится, я отправляюсь к своей барышне, и уже в процессе тесного содружества двух жаждущих тел в моём мозгу непременно вырисовывается то самое слово, а порой даже целая мысль. И вот тут-то важно не упустить время, то есть, нужно заставить мгновенно отключить свой детородный орган и, не мешкая, сорваться к себе домой с целью внедрения заветного слова в ранее прерванный стих…
С тоской посмотрев на клавиши, я подумал: «То – слова, а тут – звуки…»
Вдруг мне показалось, будто треснуло оконное стекло, и в комнату проникла засохшая хлебная корка.
– Изыди! – прошипел я на неё и даже проделал ряд движений, усвоенных более полувека назад, когда занимался боксом.
«Неужели теперь и я тоже крошусь? А ведь, бывало, не крошился… В двадцать, в тридцать, в сорок, в пятьдесят лет – не крошился…»
Пассаж…
Вскинувшись, музыкальная фраза затрепетала, будто в конвульсиях. «Только бы не задохнулась», – озадачился я, зная, что внутри фразы должно оставаться место для воздуха. Что-то во мне встрепенулось, и я почувствовал на себе взгляд чего-то очень давнего, молодого…
Новый пассаж. Ещё один. Ещё…
«Не сдавайся, Корман! Ты, надеюсь, удар держать не разучился, или хотя бы вспомни, как, выходя на ринг и пропустив удар (как без этого?), ты тут же отвечал двумя ударами встречными. Теперь ринг – твоё пианино».
«Баллада, расскажи о мужчине, который…»
Аккорд – словно смятение.
Пассаж – словно нежданная отрада.
«Леон Корман, распотроши себя, раскройся!»
Пассаж…
Ещё один…
И ещё, и ещё…
«Клавиши, сдавайтесь: сопротивление бесполезно! Вас восемьдесят восемь – только и всего».
Что-то получалось. Что-то – не очень. Я сказал себе: «Дзадзен! Не раскисай, композитор Леон Корман!»
Аккорд…
Ещё один…
И ещё, и ещё…
Подумал: «Второй и третий – не то, зато первый – то».
Снова взяв первый аккорд и придержав все три клавиши, я старательно прислушался к пробежавшему надо мной эху.
– Ну вот, кое-что баллада высказала… – вздохнул я и клавиши освободил.
– Говори, баллада, расскажи… – Осторожный палец придавил одинокую клавишу. Послышался растерянный нервный звук.
«Словно призыв к экзорцизму», – подумал я и палец убрал.
И вдруг… по всей длине клавиатуры выросла цветочная грядка, удивительно похожая на ту, что на картине Эвелин Тейлор.
«Эта баллада – твой последний уют…» – сказали цветы.
Я перевёл взгляд на плакат: «ТО, ЧТО ОТНИМАЕТ У ЧЕЛОВЕКА ЖИЗНЬ, ВОЗВРАЩАЕТ МУЗЫКА».
Клавиши цветы с себя скинули.
Пассаж…
И ещё…
И ещё, и ещё…
Баллада заговорила в ля-миноре.
Меня тронули за плечо.
– Билеты достал? – На моей жене было её любимое серое платье.
– Билеты? – Я взглянул на босые ноги Эстер.
– Разве мы не идём в «Офир»?
– В «Офир»?
– На последний сеанс.
Молча проводив жену в её комнату, я вернулся к пианино.
– К бою! – призвал я себя.
Пассаж…
Аккорд…
Синкопы…
Нет, нет, нет – моя баллада звучала не так!..
– Господи, помоги! – просил я, но звуки продолжали безжалостно терзать мои уши.
То безудержно хохоча, то глухо рыдая, то ускоряя бег, то спотыкаясь о пространство комнаты, они метались, будто обезумевшие, а потом вдруг смолкли, и комната, казалось, наполнилась густыми клубами тумана.
Моё тело обмякло.
Мои пальцы онемели.
Моя голова ощутила усталость.
Я сбросил с клавиатуры руки.
Тишина.
Вспомнилось про тогда –
последние сеансы в «Офире»,
по дороге домой кафе-мороженое,
мы с Эстер безумолчно разговариваем и смеёмся над тем, как после поцелуев наши губы друг к другу прилипают…
– Господи Боже, вспомни меня, и укрепи меня только теперь, о Боже! – шептал я теперь.
Гуш-Кати́ф (ивр. גוש קטיף, «урожайный блок») – блок еврейских поселений на юге сектора Газа, который был ликвидирован в августе 2005 года.В рамках плана «одностороннего размежевания» Израиль начал эвакуацию еврейских поселенцев и войск из сектора Газа. Поселения были эвакуированы и разрушены. В последующие месяцы территория была передана Палестинской автономии.
Каждая новелла, вошедшая в сборник – сжатый до нескольких страниц роман. Насколько емок иврит, насколько спрессованы мир и война, история и религия, жизнь и смерть, любовь и ненависть, на, казалось бы, крошечной территории Израиля; настолько насыщены тексты Миши Ландбурга. Каждого приехавшего в Израиль поражает то, как на протяжении считанных километров меняется климат, природа, пейзаж страны. Так и читателя новелл и на иврите и в авторском переводе на русский, захватывают резкие, но такие естественные повороты сюжета.В книгу известного израильского писателя Михаила Ландбурга вошли новеллы, написанные пером мастера и посвященные вечным темам: любви, верности, одиночеству, жизни, смерти…
Миша (Моше) Ландбург – признанный мастер русской израильской прозы. В своих романах он продолжает в 21-м веке традицию, заложенную Ремарком и Хемингуэем в 20-м. Герои его романов – наши современники, сильные люди, старающиеся сохранить себя в этом безумном мире.
Все, что казалось простым, внезапно становится сложным. Любовь обращается в ненависть, а истина – в ложь. И то, что должно было выплыть на поверхность, теперь похоронено глубоко внутри.Это история о первой любви и разбитом сердце, о пережитом насилии и о разрушенном мире, а еще о том, как выжить, черпая силы только в самой себе.Бестселлер The New York Times.
Из чего состоит жизнь молодой девушки, решившей стать стюардессой? Из взлетов и посадок, встреч и расставаний, из калейдоскопа городов и стран, мелькающих за окном иллюминатора.
Эллен хочет исполнить последнюю просьбу своей недавно умершей бабушки – передать так и не отправленное письмо ее возлюбленному из далекой юности. Девушка отправляется в городок Бейкон, штат Мэн – искать таинственного адресата. Постепенно она начинает понимать, как много секретов долгие годы хранила ее любимая бабушка. Какие встречи ожидают Эллен в маленьком тихом городке? И можно ли сквозь призму давно ушедшего прошлого взглянуть по-новому на себя и на свою жизнь?
Самая потаённая, тёмная, закрытая стыдливо от глаз посторонних сторона жизни главенствующая в жизни. Об инстинкте, уступающем по силе разве что инстинкту жизни. С которым жизнь сплошное, увы, далеко не всегда сладкое, но всегда гарантированное мученье. О блуде, страстях, ревности, пороках (пороках? Ха-Ха!) – покажите хоть одну персону не подверженную этим добродетелям. Какого черта!
Представленные рассказы – попытка осмыслить нравственное состояние, разобраться в проблемах современных верующих людей и не только. Быть избранным – вот тот идеал, к которому люди призваны Богом. А удается ли кому-либо соответствовать этому идеалу?За внешне простыми житейскими историями стоит желание разобраться в хитросплетениях человеческой души, найти ответы на волнующие православного человека вопросы. Порой это приводит к неожиданным результатам. Современных праведников можно увидеть в строгих деловых костюмах, а внешне благочестивые люди на поверку не всегда оказываются таковыми.
В жизни издателя Йонатана Н. Грифа не было места случайностям, все шло по четко составленному плану. Поэтому даже первое января не могло послужить препятствием для утренней пробежки. На выходе из парка он обнаруживает на своем велосипеде оставленный кем-то ежедневник, заполненный на целый год вперед. Чтобы найти хозяина, нужно лишь прийти на одну из назначенных встреч! Да и почерк в ежедневнике Йонатану смутно знаком… Что, если сама судьба, росчерк за росчерком, переписала его жизнь?