На последнем сеансе - [2]

Я закрыл глаза, чтобы лишний раз не быть оглушённым пугающим видом трещин на стенах, высохшей на электрической проводке краски, давно покосившимися ножками стола и книжного шкафа.

Хозяйство моей квартиры. Ха-ха. Меня там нет, да и никогда не было.

Я открыл глаза, вдруг подумав, что прятать глаза ни к чему, ибо у предметов этой комнаты жизнь своя, а у меня – моя.

Когда я был ребёнком, родители требовали, чтобы я берёг пальцы.

Я берёг.

И даже позже, когда я стал юношей, мои родители своих требований не поменяли.

Я родителей слушался и берёг пальцы, хотя не берёг кулаки.

А потом отец и мама от меня ушли.

Иногда мне казалось, что они не сами ушли, а что их кто-то похитил, только разве на их похитителя в полицию заявишь? Что я полицейским скажу? «Помогите вернуть мою маму!» Так, что ли, скажу? «Подайте жалобу», – скажут полицейские, потому что так они всегда говорят. «На кого подать?» – спрошу я. «Это между тобой и Им, – небрежно подскажут полицейские. – Между собой и разбирайтесь».

Куда мои родители ушли, я так никогда и не узнал, зато знаю, где они остались.

Раз в месяц прихожу туда, где они остались,

чтобы –

с надгробных плит смыть пыль,

чтобы –

в тёмной крохотной нише, выбитой в задней стенке их памятников, поместить зажжённую свечу,

чтобы –

убеждённым, упругим голосом проговорить: «Вы живы! Неживыми родители не бывают!»

Говорю так, потому что верю: тихий огонёк свечи проникнет к ним туда и посветит.

Говорю так, потому что знаю: до конца ничто не исчезает.

Говорю так, потому что надеюсь: мои слова туда доходят.

Говорю так, потому что, может быть, услышав меня, они должны чувствовать себя там не так одиноко…

Когда отца не стало, мама писала письма туда. Узнал я об этом после того, как, похоронив маму, в одном из ящиков комода обнаружил перевязанную белой ленточкой большую пачку писем. Ленточку не развязал и всю пачку писем целиком отнёс на кладбище и возложил на надгробную плиту отца.

– Читай их сам, – шепнул я.

Спустя неделю пачки писем не стало. Просочились туда – догадался я.

Время…

Говорят, что бездушнее, чем время, нет ничего, но я и время друг друга терпим так же сносно, как друг друга терпим я и моя комната.

Время…

В детстве, прослышав о том, что каждое новое утро приносит с собою новую жизнь, я не сомневался, что впереди меня ожидает бесконечное множество новых жизней.

Время…

Я всегда стремился стать мужчиной: в школе – таким, как Джек Лондон, в Академии музыки – таким, как Хемингуэй. А потом… А сейчас…Ну да ладно…

Время…

Я уже не…

Я ещё не…

На часах 5:27.

Вглядываясь в очертания оживающих предметов комнаты, я вдруг вспомнил об оставленном с вечера в холодильнике сэндвиче.

Я скинул ноги на пол и по дороге на кухню остановился возле двери в комнату Эстер. Прислушался. За дверью было тихо.

– Господи, помоги сохранить мужество! – прошептал я.

Кухня.

За дверцей холодильника сэндвич.

5:35.

Поедая сэндвич в постели, я стал перебирать в памяти те годы, когда движения души Эстер не были для меня загадкой. До тех пор, пока однажды ночью, четыре года назад…

Шёл второй час ночи. Я устало опустил крышку пианино.

Эстер лежала в кровати с открытыми глазами.

– Пытаешься уснуть? – спросил я, проведя рукой по её волосам.

– Нет.

– Посидеть рядом?

– Нет.

– Принести попить?

– Нет.

– Тогда что?

Взгляд Эстер застыл в одной точке, приоткрывшийся было рот лишился слов.

– Что? – повторил я.

Судорожная рука Эстер скользнула под подушку, и я, едва успев увернуться от брошенной в меня коробки, отбежал к стене. Я стоял у стены и недоумённо смотрел, как моя жена, беззвучно смеясь, бросилась ползать по полу, собирая в коробку рассыпанные цветные пуговки…

Когда доктора определили у Эстер Multiple sclerosis, я бросился просматривать разные медицинские справочники. Оказывается, рассеянный склероз может проявлять себя в шестистах восьмидесяти пяти ипостасях. Надо же! С такой напастью не соскучишься… Мне и не приходилось.

О своей болезни Эстер не догадывалась, а я не видел причин, чтобы приходить в отчаяние, ибо, несмотря на все шестьсот восемьдесят пять ипостасей Multiple sclerosis, которые пугали своей загадочностью, ни один из медицинских справочников не утверждал, будто Multiple sclerosis приводит непременно к… Упаси, Господи!

Однажды в присутствии гостей Эстер устроила себе пробежки по комнате. Опрокидывались стулья, падали со стола тарелки. С тех пор звать к нам гостей я не решался.

Однако время от времени на лице Эстер появлялась живая краска, и тогда она входила ко мне в комнату, и мы немного беседовали, воспоминая книжную лавку на улице Алленби, городской музей и, конечно же, кинотеатр «Офир», где на последних сеансах крутили старые фильмы.

– Помнишь «Красную палатку»?

– А фильмы Бергмана?

– А «По ком звонит колокол»?ф

– А Витторио де Сика?

– А Жана Габена?

Иногда мы говорили о нашей дочери и внуке, а иногда Эстер слушала, как я делаю музыку, или вдруг принималась напевать мелодии моих песен.

Я спрашивал:

– Долго ли собираешься их петь?

Эстер отвечала:

– Пока дышу.

Иногда, прихватив с собой нейлоновый мешочек с хлебными крошками, мы спускались в небольшой скверик, где на клумбе росли анютины глазки. Царапая лапками дорожки, к нашим ногам подбирались голуби и, вытянув шейки, останавливали взгляд на нашем нейлоновом мешочке.