На пороге великих тайн - [9]

Ночь прошла спокойно.

Рано утром все отправились в маршруты. В лагере остались Лариса, дед Ермолай и баран.

Мы с Назиром нашли новые рудные жилы и, нагруженные образцами, возвратились из маршрута несколько раньше обычного. Гали и Женьки еще не было.

— Ну как фаланги? — было моим первым вопросом, когда мы подошли к лагерю.

Ермолай безнадежно махнул рукой. Мое радужное настроение померкло.

— А баран?

Ермолай глянул исподлобья, потер поясницу и, пробормотав что-то, пошел к реке за водой.

Я сбросил на землю тяжелый рюкзак и с недоумением оглянулся по сторонам.

Лариса, сидя на кошме, тряслась от беззвучного смеха.

— Что произошло? — не выдержал я.

Лариса, задыхаясь от хохота, рассказала, что дед Ермолай, видимо разохоченный вчерашним рассказом Назира, решил заняться сбором фаланг. Он долго допытывался, как лучше сохранить фаланг до возвращения в Ташкент — подмариновать ли их, или просто засолить. Лариса посоветовала заспиртовать, но дед решил применить свой собственный рецепт. Вымыл две бутылки из-под масла, налил туда огуречного рассола и насыпал соли. После этого принялся искать фаланг. Он ползал между кустами, переворачивал камни, ковырял прутиком во всех трещинах и норах, но фаланг не находил.

Сначала он недоумевал, потом начал возмущаться, потом принялся ругать барана. Пока Ермолай безуспешно разыскивал фаланг, баран выследил в кустах двух или трех небольших пауков и съел их.

Ермолай решил изменить тактику и начал наблюдать за бараном. Когда баран заметил очередную фалангу и направился к ней, дед Ермолай бросился наперерез барану и поспешно накрыл фалангу стеклянной банкой.

Пока Ермолай, стоя на четвереньках, пытался извлечь фалангу из-под банки, возмущенный баран подошел сзади и дал деду здоровенного тумака своим единственным рогом. Повар растянулся на земле, а освобожденная фаланга немедленно скрылась. После этого отношения между дедом Ермолаем и бараном настолько обострились, что баран удалился в глубь кустов.

Лариса рассказала еще, что днем к ней приходил медсестра Юсупов. Он сменил перевязку и оставил спелых персиков.

Завтра он придет снова.

Вечером возле лагеря фаланг не было видно. Когда стемнело, баран приблизился к палаткам и, подозрительно поглядывая на деда Ермолая, несколько раз обошел вокруг костра. Затем он занял свой пост под кустом и принялся мирно пережевывать жвачку.

Все, конечно, уже знали о столкновении повара с бараном и, щадя самолюбие деда Ермолая, старались не говорить о фалангах, рогах и баранах. Только Женька, укладываясь спать, ехидно заметил:

— Скучновато без фаланг-то, Ермолай Иванович. Жадюга этот баран. Сразу всех подчистую. Ни одной не оставил для коллекции.

— Подчистую, — охотно согласился дед Ермолай. — Однако бодливый черт. Об кого-то рог обломал…

Шло время. Лариса поправлялась. Фаланги в ближайших окрестностях лагеря исчезли совершенно. Вероятно, в поисках фаланг баран уходил все дальше от лагеря, но к вечеру он каждый раз возвращался под свой куст возле палаток и мирно коротал ночь в нашем обществе. И мы спали спокойно, зная, что, если какая-нибудь шальная фаланга и забредет в лагерь, наш сторож не выпустит ее живой.

Баран раздобрел. Голова в том месте, где был выломан рог, зажила, и медсестра Юсупов в один из приходов освободил барана от его красной в белую горошину повязки.

Наши работы в долине Ходжа-Келяна заканчивались. Пора было переносить лагерь в соседнюю долину.

Медсестра Юсупов навестил нас в последний раз. Он был, как всегда, в своей белой с красным крестом шапочке, в белом фартуке с оборкой и с брезентовой санитарной сумкой через плечо. Только теперь фартук был разорван, и оборка висела клочьями. Медсестра Юсупов возвращался от больного с далекого стойбища чабанов, и по дороге ему пришлось продираться через колючий кустарник.

— Как балной? — спросил медсестра, увидев Ларису; и сам себе ответил: — Хорошо, совсем хорошо…

— Баран тоже хорошо, — сказал Женька, — жирный стал до невозможности.

Медсестра Юсупов покивал головой и собрался уходить. Мы уговорили его остаться с нами ужинать.

Не снимая сумки, он сел, скрестив ноги, возле брезента, служившего столом.

Разговор зашел о каракуртах, фалангах, скорпионах и прочих ядовитых гадах; однако медсестра Юсупов оказался плохим собеседником. Он пил чай, вздыхал и молчал. На Женькин вопрос, как он стал медсестрой, коротко ответил:

— Город курса кончал, хороший курса, — и, подумав, добавил: — Только очень много баба было. Один человек — я…

— Женка-то есть? — покашливая, спросил дед Ермолай.

— Жина, — медсестра покивал головой, — жина умирай. Сельсовет бумага была — жина на курса надо ехать, а она умирай. — Он печально развел руками. — Сельсовет говорил: «Ты, Юсупов, поедешь». Я поехал…

И, помолчав немного, он добавил:

— Очень хороший курса.

Баран притащился откуда-то из кустов и, подойдя к костру, уставился на нас своими выпуклыми глазами.

— Кибитка пойдем, — сказал ему медсестра Юсупов. Баран пренебрежительно фыркнул и отвернулся.

Медсестра поднялся и, сняв волосяной аркан, служивший поясом, надел петлю на шею барана.

— Идти надо, — сказал он, ни к кому не обращаясь.