На полпути в рай - [104]

В служебных и политических делах господин Али Фаразджуй придерживался особой тактики, суть которой не всякий мог разгадать. Он создал свою теорию и разработал тактику, которую, и то не до конца, усвоили из его соотечественников только два-три человека. То есть, если выражаться словами журналистов, они «принадлежали к его школе». Эта мудрая тактика предписывала: совершайте карьеру так, чтобы это не бросалось в глаза, не вызывало удивления и ненависти людей и чтобы занятие вами более высокого поста люди считали столь же законным, как получение наследства или какое-нибудь другое естественное дело.

Поэтому господин Али Фаразджуй старался дружить со всеми и с каждым имел какие-то, пусть хотя бы небольшие, дела. Он был вхож в любую партию, ладил и с евреями, и с гябрами, и с христианами, и с армянами, и с мусульманами. Сколько раз случалось, что, выйдя из дома ахунда, он шёл в дом аристократа. Любая вновь создаваемая партия первым своим членом зачисляла его и ему первому выдавала свой членский билет. Одновременно господь бог наделил его удивительным нюхом. Он быстрее, чем кто-либо другой, улавливал признаки слабости и возможность поражения партии, раньше всех чувствовал, что дальнейшее пребывание в этой партии бесполезно. Он первым, прикидываясь больным или ссылаясь на занятость, отрекался от своих уважаемых единомышленников и внезапно появлялся среди членов другой партии. Опытнейшие интриганы и политические мошенники Тегерана считали господина Али Фаразджуя наилучшим показателем повышения или падения акций политических партий, оживлённости или затишья политического рынка, положения различных политических деятелей и поэтому внимательно следили за тем, где он бывает и с кем общается. Как только они замечали, что господин Али Фаразджуй перестал посещать чей-нибудь дом, они сразу догадывались, что тут дела обстоят плохо. Господин Али Фаразджуй завязывал отношения с очень большим кругом лиц, знал сокровенные тайны почти всех людей, и все с ним очень считались. Каждый человек по крайней мере хоть— один раз попадал в зависимое от него положение. Единственным начальником отдела или начальником управления, который на протяжении всей истории Ирана сидел на занимаемой им должности, до тех пор пока не уходил с неё сам, является наш господин Али Фаразджуй.

Ещё одно дело приносило господину Фаразджую исключительную выгоду. Стоило где-нибудь возникнуть каким-либо разногласиям, как он становился посредником и, подыгрывая и нашим и вашим, получал куш от обеих сторон, каждую из них превращал в своего благожелателя. Порой, когда он задумывался, он видел, что в этой стране, где политическая обстановка постоянно меняется, в стране, которая с первых дней своей истории и до настоящего времени была объектом нападений со стороны различных западных и восточных держав, где никогда не было ничего устойчивого и никогда не оправдывались никакие расчёты и только случайные события, происшествия и превратности судьбы были основой жизни людей, человек не имел иного выхода, как быть сыном своего времени, уметь ладить со всеми, чтобы после смерти магометанин обмыл бы его водой святого источника, а индус предал его прах огню.

В последнее время господин Али Фаразджуй приводил ещё один довод, оправдывающий эту гибкую политику. Он постоянно повторял: «Гвоздя, вбитого крепче, чем гвоздь Реза-шаха, не существовало, однако ты видел, как его постепенно расшатали и вытащили из гнезда». Много раз ночью, оставшись один на один со своей дорогой Махин, он садился в углу спальни и делился с ней тайнами сердца: «Ты увидишь, в конце концов в этой стране всех выметут вон, кроме нас. Мы с тобой как галька на дне реки, Что бы ни случилось, мы останемся на месте, а песок унесут воды». Вот и сегодня на этот банкет, который господин Али Фаразджуй организовал для того, чтобы официально объявить всем ответственным и неответственным лицам Тегерана о своём депутатстве от провинции Саве, он пригласил лидеров всех партий, групп и даже руководителей профсоюзов и правительственных синдикатов.

Господин фаразджуй всё ещё был занят расстановкой пепельниц., а его дорогая Махин-ханум наливала воду в стоявшие на камине вазы для цветов, когда господин Джавал Аммамеи, очень уважаемый депутат от Тегерана, громко стуча ботинками и тяжело дыша, поднялся по лестнице и прямо в шляпе, с тростью, с чётками и папиросой, торчавшей в углу рта, словно внезапная смерть, вошёл в комнату. Махин была настолько увлечена своим делом, что не заметила почтенного депутата и бывшего министра без портфеля. Услышав его голос, она вскрикнула от неожиданности и, если бы её не поддержали толстые руки дорогого гостя, обхватившие её сзади и стиснувшие её дряблую грудь, растянулась бы на дорогом хорасанском ковре, за каждый зар которого было уплачено по восемьдесят туманов.

— Эх ты, нюня, опять испугалась. А ведь я тебе тысячу раз говорил, что терпеть не могу слабонервных женщин. Женщина должна быть отчаянной.

Грубые шутки господина бывшего министра без портфеля заставили Махин Фаразджуй расцвести. Она запустила руку под бюстгальтер, подтянула обвисшую грудь, поправила пояс крепдешинового платья, корсет, словом, привела в порядок свой туалет и, кокетничая и кривляясь, сказала: