На полпути в ад - [4]

Кольер строит свои новеллы как заведомые литературные опыты — не изображение жизни, но иронический, граничащий с сарказмом комментарий к несообразностям жизни, и от читателя он не ждет сопереживания изображенному здесь читатель призван правильно осмыслить рассказанное и извлечь из притчи надлежащий «урок». Этот подход, родственный брехтовскому принципу отчуждения, показателен для английского эстетизма рубежа веков; среди традиций, питавших творчество Кольера, ближайшим образом заявляет о себе традиция О. Уайльда, автора «Кентервильского привидения».

Учитывая огромную популярность в Советском Союзе наследия О. Уайльда, Э. По и О. Генри, остается пожалеть, что Джон Кольер приходит к русскому читателю с большим опозданием. Но период наибольшего увлечения Кольером в Англии и США пришелся на конец 30-х-40-е годы, время, когда советским людям было не до изящных умозрительных фантазий. Когда же во второй половине 50-х годов современная зарубежная литература вновь стала широко переводиться в Советском Союзе, Кольер у себя на родине как-то незаметно выпал из литературного обихода — как выпало его имя из престижного ежегодника «Кто есть кто»: в выпуске 1958 года статья о нем еще имелась, а в 1959 году ее уже не было. И даже смерть писателя, на которую откликнулся американский журнал «Тайм», британская «Таймс» обошла молчанием.

Писательская слава имеет свои приливы и отливы, но опыт показывает, что меткое и талантливое слово, однажды произнесенное в литературе, в ней остается и находит своего благодарного читателя. Рассказы Джона Кольера вошли в классический фонд британской новеллы XX века. Пришел черед их автору встретиться и со своим русским читателем.

В. Скороденко

НА ДНЕ БУТЫЛКИ

Фрэнклин Флетчер мечтал пожить красивой жизнью: тигровые шкуры, прекрасные женщины. Правда без шкур он, пожалуй, мог бы и обойтись. Но, увы, прекрасные женщины тоже были недосягаемы. И на службе, и в доме, где он снимал квартиру, все девушки напоминали ему то мышей, то котят или кошек и, как правило, не очень стремились соответствовать рекламным образцам. Другие никогда ему не встречались. В тридцать пять лет он покончил с бесплодными мечтаниями и решил, что пора поискать утешение в хобби, в этом жалком подобии счастья.

Он с хищным видом слонялся по глухим закоулкам, высматривая в витринах у старьевщиков и антикваров, что бы ему, черт возьми, эдакое поколлекционировать. На одной захудалой улочке он набрел на невзрачный магазинчик, в чьей пыльной витрине одиноко красовалась бутыль с великолепной моделью парусника внутри. Было в этом паруснике нечто родственное самому Фрэнклину, и ему захотелось узнать, сколько эта бутыль стоит.

Магазинчик показался ему тесным и голым. Вдоль стен ютились несколько обшарпанных полок, сплошь уставленных бутылками самой разной формы и величины, внутри которых можно было разглядеть множество вещиц, интересных лишь тем, что их упрятали в эти бутылки. Пока Фрэнклин их изучал, отворилась боковая дверца, и, шаркая, вышел хозяин, морщинистый старичок в старомодной шляпе. Появление покупателя, похоже, удивило его и обрадовало. Он показал Фрэнку несколько букетов, райских птиц, панораму Геттисбергской битвы, миниатюрные японские садики, даже высохшую человеческую голову - всё, всё в бутылках.

— А что на той дальней полке? — спросил Фрэнк.

— Так, кое-какие безделицы. К обитателям тех бутылок принято относиться весьма скептически. Но мне они нравятся.

Он извлек несколько из пыльного полумрака. В первой оказалась дохлая муха, в других не то конские волосы, не то соломенные стебли, а в прочих и вовсе ни на что не похожие клочья.

— Милости прошу, — предложил старик, — на любой вкус джинны, духи, сивиллы, демоны и тому подобное. Полагаю, многих из них упрятать в бутылку куда труднее, чем ваш парусник.

— Но позвольте! Джинны в Нью-Йорке… — перебил его Фрэнк.

— Именно. Именно здесь можно обнаружить бутылки с самыми незаурядными джиннами. Минуточку терпения. Пробка очень тугая…

— Тут что, действительно один из… этих? — осторожно спросил Фрэнк. — Вы хотите выпустить его?

— А почему бы нет? — сказал старик и, оставив в покое пробку, перенес бутыль ближе к свету. — Ну да, один из «этих»… Силы небесные! Гм, «почему бы нет»! Глаза у меня совсем уже не видят. Ведь чуть не откупорил. Здесь обитает пренеприятнейший субъект, да-да! Надо же! Как хорошо, что я не сумел вытащить пробку. Поставим его обратно. Так, в нижнем углу справа. Не забыть бы сделать наклейку с надписью. Ну, а этот образчик уже не так опасен.

— И что там? — спросил Фрэнк.

— По моим данным, самая прекрасная девушка в мире, — ответил старик, — не знаю, насколько это вас заинтересует. Сам я ни разу не выпускал ее из бутылки. Давайте поищем что-нибудь более привлекательное.

— Почему же, с научной точки зрения, довольно любопытно… — попробовал возразить Фрэнк.

— Наука наукой, а что вы на это скажете? — Старик вытащил пузырек с крохотным, напоминающим насекомое существом, почти незаметным под слоем пыли. — Послушайте.

Фрэнк приложил пузырек к уху. Кто-то слабеньким голоском шептал: «Луизианец-Саратога, четыре-пятнадцать. Луизианец-Саратога, четыре-пятнадцать», — без конца повторяя всего четыре слова.