На поле славы - [8]

Все остальные моментально повернулись к нему со сверкающими от возбуждения глазами:

— Что? Тебе? Тебе? Ах ты, гусиное яйцо, ах ты, соломенная кукла, лошадиная болячка, пьяница, пропойца… Тебе?!

— Заткните глотки, раз так стоит в Писании?!

— В каком Писании, пентюх ты этакий?!

— Все равно в каком, когда так написано! Сами вы перепились, а не я! Но тут вмешался в спор Станислав Циприанович.

— И не стыдно ли вам, шляхтичам и братьям, затевать такие ссоры? — проговорил он. — Так-то вы соблюдаете братскую любовь? И из-за чего вы ссоритесь? Ведь панна Сенинская не гриб, который тот и положит в корзинку, кто первый найдет его в лесу. Знаете ли вы, какой обычай существует у пеликанов? Не будучи ни шляхтой, ни даже просто людьми, пеликаны из родственной любви во всем уступают друг другу, и когда не наловят рыб, то кормят друг друга собственной кровью. Вы вспоминаете покойных родителей ваших, но они ведь там заливаются слезами, видя несогласие сыновей своих, которым они, верно, совсем другое завещали при своем предсмертном благословении. Уж им там и радость небесная не в радость и глаз не смеют поднять они на четырех евангелистов, именами которых назвали вас при крещении.

Так говорил Стах Циприанович и, хотя вначале ему было немного смешно, но по мере того, как он говорил, он все больше сам проникался своей речью, ибо и сам за компанию был немного навеселе. В конце концов, братья, растроганные его речью, все четверо расплакались, а старший, Ян, воскликнул:

— Ох, убейте меня, ради Бога, но не называйте Каином!

Тогда Матвей, упомянувший прежде о Каине, бросился ему в объятия.

— Братец, палачу меня за это отдать надо!

— Проети, а не то я лопну от горя! — вопил Лука.

А Марк вставил:

— Я брехал, точно пес, против заповедей.

И братья начали обниматься. Но Ян, вырвавшись, наконец, из объятий братьев, сел вдруг на лавку, расстегнул жупан, разорвал рубаху и, обнажив грудь, заговорил прерывающимся голосом:

— Вот вам! Как пеликан!.. Сосите мою кровь! А остальные еще сильнее зарыдали:

— Пеликан! Настоящий пеликан!.. Клянусь Богом! Пеликан!..

— Берите панну Сенинскую!

— Твоя она, ты ее и бери!

— Пусть берут младшие!..

— Никогда! Этого не может быть!

— К черту!

— К черту ее!

— Не хотим ее!

И вдруг Лука хлопнул себя по бедрам так сильно, что отдалось во всей избе.

— Я знаю! — воскликнул он.

— Что ты знаешь? Говори, не скрывай!

— Пусть ее берет Циприанович!

Услышав это, остальные братья вскочили со своих мест, — так им пришлась по сердцу эта мысль, и окружили Циприановича.

— Бери ее, Сташка!

— Этим ты примиришь нас!

— Бери, если ты нас любишь!

— Сделай это для нас!

— Да благословит тебя Господь! — кричал Ян, вознося глаза к небу и протягивая руки над его головой.

А Циприанович покраснел и стоял, с удивлением повторяя:

— Побойтесь вы Бога!..

Но сердце его затрепетало в груди при одной этой мысли. Живя уже два года возле отца среди непроходимых лесов и мало видя людей, он уже давно не встречал такой прекрасной девушки.

Правда, он видел подобных когда-то в Бржезанах, когда отец отдал его к тамошнему двору, чтобы приобрести воспитание и знакомство с общественными делами. Но тогда он был еще совсем мальчиком, и время стерло все прежние воспоминания.

Но вот теперь, когда среди лесов он встретил вдруг такой прекрасный цветок — люди говорят ему: бери его!..

Молодой человек страшно смутился и еще раз повторил:

— Побойтесь вы Бога! Куда вам или мне до нее!

Но они, как обычно пьяные, не видя никаких препятствий, начали настаивать.

— Ни один из нас не будет завидовать другому, — говорил Лука, — а ты бери ее! Мы все равно собирались идти на войну. Довольно с нас этой лесной сторожевки! Тридцать талеров за целый год!.. На выпивку не хватит, а не то что на наряды! Лошадей мы продали и на твоих ездим теперь на волков, и сбрую тоже… Известное дело, тяжко жить сиротам! Лучше уж на войне погибнуть, а ты ее бери, если нас любишь!

— Бери ее! — вопил Ян. — Мы в Ракузы, к кавалеру Любомирскому отправимся, помогать немцам лупить язычников!

— Бери ее сейчас же!..

— Завтра! В костел!

Но Циприанович уже пришел в себя от удивления и сразу отрезвел так, точно с утра ничего не имел во рту.

— Ребята, подумайте, что вы говорите! Разве дело здесь только в вашей или в моей воле? А что скажет она сама, а что скажет пан Понговский, человек гордый и несговорчивый? Если бы даже девушка стала со временем моей приятельницей, может быть, он предпочел бы, чтобы она работала в огороде, чем стала женой такого бедняка, как я или кто-либо из вас.

— Ого! — воскликнул Ян. — А кто он такой сам, этот пан Понговский, — каштелян Краковский или великий гетман? Если ты хорош для нас, то и ему не след носом крутить! Плохие для него сваты братья Букоемские? Ах чтоб ему! Стар уж он, и недалеко ему до смерти, так пусть же он остерегается, чтобы святой Петр не прищемил ему пальцев в небесных вратах. Вступись же ты за нас, святой Петр, и скажи ему так: «Не сумел ты, такой-сякой, уважать моей крови при жизни, так поцелуй же пса в нос». Так и скажи ему после смерти. Но мы и при жизни не позволим над собой смеяться. Как? Из-за того, что мы потеряли богатство, нас будут оскорблять и обращаться с нами, как с холопами!.. Такая-то благодарность за нашу службу отчизне, за нашу кровь, за наши раны! О, братья мои, сироты вы Божьи!.. Немало обид перенесли мы в жизни, но такой тяжкой никто еще не наносил нам!