На поле славы - [75]

Отголоски этих поношений и угроз доходили до Едлинки и производили различное впечатление на ее обитателей. Пан Серафим, человек отважный, но и рассудительный, слегка беспокоился при мысли, что эта ненависть злых и опасных людей может упасть и на голову его сына. Ксендз Войновский, в жилах которого текла более горячая кровь, страшно раздражался и предсказывал, что Кржепецкие кончат плохо. В то же время, хотя и совершенно примирившись с девушкой, он от времени до времени обращался то к пану Циприановичу, то к Букоемским и говорил:

— Кто раздул Троянскую войну? — mulier. Кто всегда является причиной столкновений и ссор? — mulier. И здесь то же самое! Виновна или невинна, но mulier!

Только Букоемские совершенно игнорировали опасность, угрожавшую всем со стороны Мартьяна, и даже ожидали, что это послужит для них развлечением. Однако их предостерегали со всех сторон и весьма серьезно. Сильгостовские, Сильницкие, Кохановские и другие, все страшно возмущенные Мартьяном, приезжали по очереди в Едлинку с известиями, что тот собирает уже ватагу и даже вербует разбойников из пущи. Они предлагали также свою помощь, но братья не хотели ее, и Лука, чаще всего выступавший от имени своих братьев, ответил однажды Рафаилу Сильнипкому, заклинавшему их быть осторожными.

— Ой-ой! Не мешает перед войной вспомнить всю процедуру и поразмять руки, которые у нас уже малость одеревенели. Белчончка не какая-нибудь крепость, поэтому пусть Мартьян думает лучше о своей собственной безопасности! Кто знает, что еще может постичь его, а если он захочет отплатить нам неблагодарностью, — пожалуйста! Пусть попробует!

Пан Сильницкий взглянул с удивлением на братьев и отвечал:

— Отплатить неблагодарностью! Ну, благодарностью-то он, кажется, не обязан вам?

Но Лука искренне обиделся:

— Как не обязан? Разве мы не могли изрубить его? Кто его родил? Один раз мать, а другой раз наша снисходительность, но если он будет постоянно рассчитывать на нее, то скажите ему, что он ошибается.

— И добавьте, что не видать ему панны Сенинской, как своих ушей! — присовокупил Марк.

А Ян закончил:

— Почему бы и нет? Отрезанные уши легко увидать!

На этом разговор и кончился. Братья повторили его панне Сенинской, чтобы успокоить ее. Впрочем, это оказалось излишним, так как девушка по природе была не труслива, а кроме того, насколько она боялась Кржепецких, а в особенности Мартьяна в Белчончке, настолько же была уверена, что в Едлинке ей уже ничего не грозит. Увидев через окно, на другой день по приезде в Едлинку, Мартьяна в перьях, в виде какого-то ужасного зверя, подгоняемого нагайками братьев Букоемских, она в первую минуту страшно испугалась, удивилась и даже прониклась жалостью, но потом преисполнилась такой верой в могущество братьев, что не могла даже себе представить, каким образом кто-либо мог не бояться их.

Ведь Мартьян считался страшным забиякой, и вот что они сделали с ним. Правда, их всех в свое время недурно поцарапал Яцек, но последний перерос теперь в ее глазах всех обыкновенных людей и вообще показался ей перед последней разлукой с совершенно новой стороны, так что она не знала, какую к нему прилагать мерку. Намеки, какие делали о нем Букоемские и пан Циприанович вместе со словами ксендза, который чаще всех упоминал о нем, только укрепляли в ней уважение к другу ее детства, который раньше был ей так близок, а теперь стал таким далеким и чуждым. Эти же разговоры усилили в ней и тоску по нем, и то еще сладостное чувство, в котором она однажды призналась ксендзу Войновскому, а затем глубоко спрятала его в глубине сердца, как бывает жемчужина спрятана в глубине раковины.

При этом в ее душе хранилась непоколебимая уверенность, что она должна встретиться с ним и что это произойдет даже вскоре. А так как она вырвалась из дома Кржепецких и чувствовала над собой могущественное покровительство расположенных к ней людей, то уверенность эта превратилась в радость и надежду на светлое будущее. К ней вернулось здоровье, вернулось веселье, и девушка снова расцвела, как весенний цветок. Стало от нее светлее и во всем, доселе несколько мрачном едлинском доме. Она совершенно покорила пани Дзвонковскую, пана Циприановича и Букоемских. Все было полно ею, а там, где показывался ее вздернутый носик и загорались ее молодые, веселые глазки, там радость и улыбки появлялись на всех лицах. Она боялась только немного ксендза Войновского, так как ей казалось, что он держит в своих руках судьбы ее и Яцека, смотрела на него с каким-то смирением. Но и он, обладая добрым, как воск, мягким ко всему Божьему творению сердцем, искренне полюбил ее, а что еще важнее, узнав девушку ближе, хотя и называл ее часто сиворонкой и белкой, потому что, как он говорил: «Вот она есть, вот ее нету», — все больше ценил ее душевную чистоту.

Однако после первого признания они, точно условившись, никогда не говорили о Яцеке. Оба чувствовали, что это слишком «щекотливый вопрос». Пан Серафим тоже никогда при других не говорил с нею о нем, и наоборот, с глазу на глаз совсем не стеснялся. Когда однажды она спросила его, сейчас ли по прибытии в Краков он встретится с сыном, старик ответил ей вопросом на вопрос: