На подлодке золотой... - [13]

Синяк пожалел, что, не разобравшись, стал грузить Бошора. Ему, видать, своих проблем выше крыши.

— Я, веришь, коммуняк зрить не могу, — сказал Синяк. — Своими бы руками душил...

— Зачем так строго? — улыбнулся Бошор. — Сами тихо уйдут.

— Пока идти будут, мы с тобой сдохнем, — проворчал Синяк, чокаясь с ним.

— На всё воля Аллаха. Подождем.

Синяк достал “Беломор”.

Закурил и поэт. И Синяк по дыму учуял: не просто курево, дурь шмалит.

— Будешь? — Бошор протянул ему благоуханный косяк. — Качество гарантирую.

— Вообще-то уже не балуюсь... — засомневался Синяк, — но давай. За компанию и жид удавился.

— Хорошая пословица, — оценил Бошор. — У нас тоже есть... Коня подковывают, ишак копыто сует.

— Еврей, в смысле? — недопонял что-то Синяк, ибо анаша была чересчур крепка. Он протянул папиросу назад Бошору. — Тебе если гражданство-то дадут, где жить будешь?

— Аллаху акбар, — снова улыбнулся Бошор, и Синяк понял, что эта тема не для трепа. И чуть не вякнул: живи у меня. Полагая, что переберется к Саше. А всё виски плюс дурь. Размягчает.

— Хватит! — резко сказала Саша, входя в комнату. — Больше не могу там... Очередной скандал... Роман на Сурова бочку катит. Моча в голову ударила. Привет, Бошор. Письмо про тебя еще не отправили...

— Ничего, ничего, — замахал поэт красивыми легкими руками. — Это не срочно.

Синяк удивился: такой мужик, а чувствуется, робеет Сашки. А та чуток этим пользуется.

— Ну, твой Бадрецов!.. — она покрутила головой. — Что пьете?.. А накурили!..

Синяк открыл форточку.

— Жалко у Жирного голос не ораторский, — сказал он. — Я ему еще в школе говорил: сделай ты себе, Жирный, голос нормальный, девки давать будут...

— Да причем здесь голос! — Саша раздраженно вытряхнула пепельницу в корзину. — Вон у Миши Жванецкого тоже тембр высокий, а какой успех!

— Короче, мента сняли? — спросил Синяк.

— Да какое это играет значение! — Саша выключила Мадонну, раздраженно зашарила сигареты, не нашла.

Синяк достал на выбор — сигары и “Беломор”. Саша закурила папиросу.

— Стучал, не стучал... А кто, интересно знать, не стучал? Вон попы и то стучали... И не покаялись. Чего все к Юрке пристали?! Не пьет, не ворует, никому не мешает...

— Я не стучал, — негромко заметил Бошор, как бы про себя.

— Ну и молодец! — Саша раздраженно затоптала вонючую папиросу в пепельницу. — Сиди, радуйся...

— Тебе межгород звонил, — вспомнил Синяк. — Писклявый такой.

— Фируз! — ахнула Саша и схватилась за телефонную трубку.

Вот еще чем хороша была служба в КСП. Беспрепятственно, то есть забесплатно, можно было звонить в Кувейт и в Англию.

— Салямат, — кротко поздоровалась Саша с бывшим мужем. Спокойно, уговаривала она себя, не психовать. — Позови, пожалуйста, Фируз.

Но тот занудил. Фируз заболела. Ее нет дома. Она в Англии. Абд эль Джабар всегда врал тупо, лениво, без выдумки.

— Заболела или в Англии? — напирала Саша и поняв, что проиграла разговор, выкрикнула прежде, чем положить трубку: — Козел! Мудила!

— Любимые слова! — мечтательно прикрыв глаза, сказал Синяк.

— Да-а, — согласился Бошор, кивая. — Жалко, что я только вполуха могу слышать такую музыку. Кому посвящены эти прелестные звуки?

— Муженек мой бывший, — проворчала Саша.

— Счастливый человек, — вздохнул Бошор. — У нас женщины так не говорят. — Скажи, друг, — обратился он к Синяку, до сих пор не зная его имени, а спросить, видимо, было не принято по восточным законам нелюбопытства — Скажи, вам тоже пришлось немного полежать в турьме?

— По глазам прочел? — обрадовался Синяк, проводя обрубком пальца по векам. — В ней родимой... Бошор, жди малку, не уходи, я сейчас мигом Жирного высвобожу и... Предложение имею.

— Как скажешь, дорогой, — сдержанно улыбнулся Бошор.

Синяк влез в собрание уместно. Был перекур, пили кофе.

Роман сидел под пальмой, низко опустив лысоватую голову.

Распухший, бордовый.

— Права человека... права человека, — монотонно скрипучим голосом повторяла кому-то в углу женщина с низкой седой челкой.

— Жирный! — тихо позвал Синяк.

— При чем здесь права человека! — раздраженно пророкотал сзади дикторский голос, перекрывая все остаточные шумы. Синяку показалось, что включили радио. — Своего товарища...

— Он мне не товарищ! — крикнул из-под пальмы Роман.

Синяк обернулся к “диктору”. Тот оказался видным мужиком с роскошными усами, жидкой кожей на лице, лет шестидесяти. Он сидел на диване, между его ног была зажата палка с резной звериной головой.

— Чушь всё это! — не обращая внимания на реплику Романа, продолжал усатый. — Мы собрались поездку обсудить, а не спасать страждущее человечество. Давайте продолжим, хватит пить кофе. Мне вообще решительно противен общий тон Бадрецова, это его расследование...

— Как я понимаю, Роман хочет нас взять на гоп-стоп, — раздался приятный неспешный голос. — Я против такой лагерной методы...

Синяк встрепенулся, высматривая говорящего. Оказался пожилой усталый дядька с лицом активно выпивающего. Вроде бы свой: и нос перебит, и курит по-родственному, в кулак, а поди ж ты — с козлами вместе!..

— А я — за, — тихо прошелестел ветхий старик с бледной лысиной и огромным насморочным носом. — Обвинение основательное.