На плахе Таганки - [40]

5 октября 1988 г. Среда, мой день

К Харченко иду сегодня в 16.30. А с утра к Дупаку. Какое единодушное неприятие моей подруги, как они ее называют, — Демидовой. Конечно, своими заявлениями, что ей не с кем играть, она расшевелила дерьмо, и тут надо было ей быть осторожнее, но ведь и ее довели. Одна Славина, за ней Кузнецова чего стоят... Другую бы на месте Демидовой давно кондрат хватил, или бы сбежала она куда глаза глядят, а она еще вкалывает и плюет на эти укусы. Но и сама жахнула из гаубицы. Ох, бабы, бабы...

Базар-вокзал у Жуковой. На мою затею смотрит смеясь, несерьезно. Просит открыть театральную школу, а не пельменную, не понимает...

Тоска от себя, от путаной своей ситуации. Культура неделима. И тот, кто хочет отделить меня или от меня Любимова или Эфроса, поделить на ваших и наших, делает глупость и ошибется, жестоко просчитается.

Крымова о Любимове после моего монолога о неделимости культуры:

— Мне ведь это непонятно. Казалось, что бы сделал другой человек? После двух-трех часов, как прилетел, позвонил мне. Ну мало ли что он там про Ан. Вас. наговорил, написал, но ведь нас долгие годы связывали узы взаимной выручки, взаимного внимания. Он знает, как я к нему относилась, как писала о театре, как меня выгоняли из журнала «Театр». Есть смерть, которая все расставляет и расставит, и есть прожитая жизнь. Что его так переменило?

Она ждала звонка от Любимова, который ее обвиняет в смерти А. В., потому что уверен — она средактировала идею прихода Эфроса на «Таганку». Это он мне сам сказал, как обычно, проходя верхнее старое фойе. И потом он наверняка опасался со стороны Наташи выпада: а не пошлет ли она его куда подальше или еще чего хуже?! Да мало ли!! Нет, звонить он не думал, вот если бы она захотела, она могла появиться в ВТО, случайная встреча могла кинуть их друг другу в объятия — горе мирит людей. Или плюнула бы в лицо — и тогда это на весь мир и на всю жизнь.

Любимов приезжает с Катей и Петей. Не хочет жить в гостинице, хочет жить в квартире. Вчера об этом Дупак говорил Жуковой.

— «Таганка»? От «Таганки» подальше. «Таганка» — место двусмысленное.

— Что это значит?

Любимов:

— Это место кровавое...

«От „Таганки“ подальше»... Хорошо. А зачем вы туда пошли и Эфроса пригласили, — сразу начинаю защищаться. Нет, все не просто. Сразу поднимаются со дна души вся боль и муть.

Крымова:

— Что это за художник, который панически боится режиссерского столика? Который ни разу за все время не сел за режиссерский столик?

Губенко она не любит. Я начинаю его потихоньку защищать. Он стоит того, за полгода, неправда... Он много раз сидел и сидит за режиссерским столиком. Да, он, кажется, многого не знал про Эфроса, его сбили его «мюраты». Но, кажется, он по-человечески начинает что-то соображать, умнеть. Крымова тут же иронизирует:

— Ну, если Губенко поумнел... ну, если он умнеет...

7 октября 1988 г. Пятница. День Конституции

Челентано чинит часы, Жан Маре сочиняет духи, Жан Габен разводил коров, -

@B-ABZ

и все это не мешало им быть превосходными актерами. Сапожников Сергей сочинил к басне С. Михалкова «Цепочка» музыку. Записали фонограмму. Позвонили Михалкову — и к нему, чтоб понравилось, чтоб похвалил. Принял нас в прихожей, дальше не пустил. Стояли мы и любовались его мятым пиджаком на вешалке со Звездой Героя и депутатским значком.

— Этот рок я ненавижу, считаю его вредительством, это распространилось как зараза, чума, СПИД... А Леонтьева я бы посадил в тюрьму... Ничего не понял, а где текст? Тут нет такого текста...

— Это ваш текст! Может быть, спеть?

— Под рояль... Да что-нибудь нежное, романс... Народ! Разве это теперь народ?!

Чем-то ему народ последний очень досадил, достал. С большим непочтением отозвался о народе лауреат, Герой Труда. Его народ давно расстрелян, убит, повешен, сгнил. А он живет. А вообще-то стыдно. Два пожилых человека стояли в прихожей, как два холуя, показывая свое сочинение, слова в котором разобрал он со второго раза. Что-то в этом было глупое, гадкое, чудовищно смешное. Хохотали мы потом безумно...

8 октября 1988 г. Суббота. Борт самолета

Беспокоит левая сторона горла. Мы отправляемся в Грецию через Болгарию.

Демидова:

— На тебя такую бочку Любимову накатили. Катя в тебя молнии метала. Не знаю, удалось ли мне ее в чем-то убедить...

11 октября 1988 г. Вторник

Как хороша была бы заграница, когда б не надо было думать, на что потратить драхмы! И не просто потратить, а с большим толком. Кошмарные заботы. Но об этом я уже писал и в Югославии, и в Париже, и в Варшаве, и в Милане, и в Мадриде. Теперь — Афины. Осознаю ли я то место на глобусе, где нахожусь, откуда пошла, где зародилась вся культура европейская? Эллада...

Мне нравится Николай. Определенно нравится, хотя мы до сих пор, кажется, ощупываем, ревнуя, друг друга. Он легок, весел, умен и в разговоре серьезном, и в трепе за столом. И это поднимает мое настроение, хотя сам я ужасно грустный.

«Театр — история одного поколения» — мысль, принадлежащая Товстоногову, и очень верная.

— Валерий, — говорит Николай, — сколько мы еще просуществуем?

— Год!

— Что так мало? Впрочем, надо еще и год прожить...