На пике века. Исповедь одержимой искусством - [25]

В ту зиму Мэри, которой я тоже заказала платье от Пуаре, вела бурную жизнь. Как правило, в этом платье она оказывалась в постели еще с несколькими людьми. Как-то ночью она потеряла свои ключи и пошла домой к Марселю Дюшану. С этого началось то, что можно назвать Столетней войной. На следующее утро она зашла к нам одолжить денег на такси, чтобы поехать домой, потому что боялась просить у Марселя больше десяти франков. В то время она жила рядом с Эйфелевой башней в маленькой квартире, которую оклеила географическими картами и украсила серьгами на стенах вместо картин.

Марселя многие добивались. Заслужить его привязанность было непросто, и, в любом случае, он не одобрял той безумной жизни, которую Мэри вела в «Быке на крыше» в обществе геев. Ее хороший друг Моисей давал ей кредит в своем ночном клубе, и она проматывала там несметные суммы.

Марсель был загадочным человеком. Он ничего не нарисовал с 1911 года, со времен «Обнаженной, спускающейся по лестнице». Эта картина прославила его. Теперь он только играл в шахматы и даже состоял в шахматной сборной Франции. Еще он покупал и продавал работы Бранкузи. Марсель был статным нормандцем и походил на крестоносца. Каждая женщина в Париже мечтала оказаться в его постели. Его главным недостатком были некрасивые любовницы. Мэри для него была слишком красива, но в конце концов каким-то образом смогла его добиться. Это заняло у нее годы, но, вероятно, тем больше она пережила острых ощущений. Он постоянно уходил и возвращался. Под влиянием Пикабиа он даже женился на уродливой наследнице состояния. В то время они с Мэри не разговаривали, но после свадьбы он немедленно ее разыскал и помирился с ней, а потом развелся с женой.

Весной 1924 года граф Этьен де Бомон организовал и финансировал «Парижские вечера». Он арендовал «Ля Сигаль», знаменитый концертный зал на Монмартре, и привлек лучшие таланты Парижа к написанию музыки, постановке танцев и созданию декораций. Стравинский с его «шестеркой» писали музыку, Лифарь, Рябушинская, Лопухова, Борованский, Туманова, Мясин, Данилова и другие звезды балета танцевали. Пикассо, Эрнст, Пикабиа, де Кирико и Миро работали над декорациями. Все это было очень интересно, потому что участники творили сообща с графом де Бомоном, а не просто принимали указания, как в случае «Русского балета».

Тогда же этот балет начал входить в жизнь общества. Он стал очень модным, и в перерывах между актами мы ходили в бар, где встречались с друзьями. К слову, после того времени хорошие балеты уже не ставили.

Это была довольно приятная перемена в нашем обычном распорядке жизни. Почти каждый вечер мы проводили в кафе на Монпарнасе. Если суммировать часы, что мы скоротали в «Ле Дом», «Ля Куполь», «Ле Селект», «Динго», «Де маго» (в квартале Сен-Жермен) и «Быке на крыше», я уверена, вышли бы годы.

Помимо балета были популярны пьесы. Кокто написал «Ромео и Джульетту», а Тристан Тцара — «Платок облаков».

Зимой я задумала обрезать волосы. В нашем кругу из женщин только у меня и Клотильды оставались длинные волосы. Лоуренс обожал их, но я страшно устала от мучений, которые мне доставляло расчесывать и закалывать их, и от головных болей. Должна признать, они были красивыми — каштановыми, очень длинными и волнистыми. В один день я пошла и отрезала их. Вернувшись домой, я не решалась показаться на глаза Лоуренсу. Я попыталась спрятать свою прическу под шляпой. Когда он наконец раскусил меня, так разозлился, что швырнул меня под туалетный столик. Отрезанную шевелюру я сохранила, хотя уже не могла считать частью себя.

Весной в Европу снова приехали Бенита с мужем. Ее сильнее прежнего ужаснули мои богемные вечеринки. Они поехали в Италию, и мы с мамой без Лоуренса присоединились к ним в Венеции. Я считала себя опытным гидом, поскольку уже четыре раза бывала там и знала расположение всех церквей и картин. Пешком по Венеции мне еще ходить не доводилось, но скоро мне предстояло восполнить это упущение. Лоуренс уже дал мне некоторое представление о другой стороне жизни Венеции, когда водил меня на прогулки по извилистыми транспортным магистралям города. Но во время нашего визита там было слишком жарко, чтобы много ходить пешком, поэтому те несколько дней мы провели купаясь на пляжах острова Лидо. Он открыл для меня теплоходы-вапоретто, которые в Венеции выполняли функцию трамваев. До этого я перемещалась только на гондолах, подобно всем богатым и ленивым туристам, и толком не знала Венеции. Следующей осенью я изучила каждый дюйм моего любимого города, в котором прожила три месяца. Но об этом позже.

Расставаясь с Бенитой, я пообещала провести с ней лето в Санкт-Морице. Лоуренс был верным мужем, но за время моей поездки в Венецию завел роман с красивой девушкой по имени Кэтрин Мерфи. С моим возвращением их связь прекратилась, но спустя девять месяцев мы с Лоуренсом навестили ее с ее новорожденным ребенком. Мы так никогда и не узнали, родила ли его Кэтрин от Лоуренса, своего мужа или Боба Макалмона.

Однажды вечером Боб Макалмон устроил большую вечеринку в ресторане на Елисейских Полях. Среди гостей были Луиза Брайант и ее муж Уильям Буллит, позже занявший пост посла во Франции. Мы оказались с ними за соседним столом, и Боб, поняв, что ему не хватает денег, попросил нас выписать ему чек, чтобы он мог оплатить счет. Меня возмутило, что он нас не пригласил, и я запретила Лоуренсу помогать ему. Лоуренс разозлился на меня, и, когда мы вернулись в квартиру миссис Вэйл, где тогда жили, ужасно поругались. В разгар скандала вмешалась Клотильда, которая услышала нас из соседней комнаты и пришла встать на защиту Лоуренса. Я сказала ей, что это не ее дело, и посоветовала не вмешиваться в дела женатых людей. Клотильда велела мне убираться из квартиры, и я в истерике стала метаться по комнатам в чем была — полуодетая. Миссис Вэйл взяла ситуацию в свои руки и сказала мне: «Это моя квартира, а не Клотильды, и ты никуда не пойдешь». Как свекровь она всегда была очень добра ко мне.