На петле времени - [2]

с его шарашками.

Неприкрытую подлость

глаза в глаза.

Мы еще вспомним Брежнева

с Чебурашками,

взлетающими

в олимпийские небеса.

Человек в России звучит страшно,

как окончательный приговор.

Все остальное уже не важно.

Мы чувствуем правду в упор.

Таких времен не бывало прежде.

Цинизм вывалился, как кишки.

О какой же, милые, вы, надежде?

Про какие ж, милые, вы, стишки?

Сверкает лезвие брадобрея,

скользит по аорте то вверх, то вбок.

И все-таки, чем человек добрее,

тем уязвленнее будет Бог.

Бал литературы (бесы)

Десять безумных веков

на наборном паркете.

Бал начинается.

Дайте ж, красавица, руку.

Скоро приедет палач

в золоченой карете.

И раз два три, раз два три,

раз два три, раз два три.

Бал начинается

и по кровавому кругу.

Ах, Александр Исаевич, не говори…

Вспомнят ли

первопричинную литературу

мутные витязи

праздничных будней России.

Бубном ударят по черепу

полускульптуру

с даунским взглядом

великого полумессии.

Бал начинается.

Войско стоит при параде

в дряблой юфти,

скрыв свои пролетарские ноги.

Ты насвисти-ка с обложки

старинной тетради

музыку гимна народа

с разбитой дороги.

Кольца спирали, чем дальше,

тем уже и уже.

Хуже не будет, казалось,

ведь не было хуже.

Страх из потемок души

выбирался наружи,

в ружья, в стволы,

в позабытые ликами рожи.

Ах, Александр Исаевич,

все же негоже

телеэкран декорировать

патиной меди.

Время давно почивать

на заслуженном ложе

в лаврах, на шкуре

облитого солнцем медведя.

Музыка грянет,

и цокнут смоленой резинкой

рваные полчища

литературных громил.

Будет цветочница бегать

с плетеной корзинкой

между мазурок

танцующих с небом могил.

Все бесконечное

проистекает впервые.

Все безусловное сказано тысячу раз.

Не зеркала, к сожалению,

стали кривые,

а перекрестья различных

сословий и рас

так изменили черты,

означавшие лица,

что не прочесть ни ума,

ни стремленья к уму.

Бал начинается – оп-ца-ца, лан-ца-ца, дрица —

и предвещает грядущему веку чуму.

Шаркнет подошвой

по лаку наборных паркетов

новый начальник, вершитель,

наместник, стрелок.

Словно сошедший с грунтовки

кровавых багетов.

Как безошибочно точен в России пророк!

Нет. Не понять. Не поверить.

И не обознаться.

Не изменить. Не поправить.

Не выдержать штиль.

Только с затекших по горло

колен приподняться

и написать о правах обреченного билль.

Бал начинается.

Скоро потянутся в книги

странники мраморных станций

столичных метро.

Что там творится? Наверное,

снова интриги,

снова война и, наверное,

слово не то?

Лояльность

Мне говорят: кончай ругать царей.

Да я ведь их ни капли не ругаю.

Я б им своих отсыпал козырей,

но в той игре с моими не канаю.

Я сам бы им задор воткнул в зрачки,

подкинул бы живого интересу.

Значков хотите? Нате вам значки.

И всем деньжищ, какого хочешь весу.

Чтоб только роль унылую свою

они несли голов с плечей не нуря.

Я даже подсюсюкну, подпою,

строкою неуклюжей подхалтуря,

но мыслей в те надутые уста

вложить, как ни стараюсь, не сумею.

Я лучше снова улыбнусь с креста

далекой мачты, опершись на рею.

Океан

Не может капля быть твореньем Океана.

Все облака в любом конце земли —

его рука, щека, всевидящее око.

И оттого Ему темно и одиноко.

И потому горчит Его вода.

Казалось бы, Он – Царь,

Он – вездесущий Бог,

Он управляет жизнью, вьет стихии,

Он мыслит землю, джунгли и дворцы,

безумный пир, монашескую келью.

Во что ни бросит взор – то обретает плоть

иль исчезает под волной бурливой.

Все это – Он.

Так пусть родится хоть

щегол какой-нибудь, своею прихотливой,

ему пока неведомой судьбой.

Он все глаза рукой ночей прикроет.

Разразится штилем. Разгонит тучи.

Остров и гнездо – уже готовы.

Он промолвил слово!

Неслыханное прежде.

Он взглянул без страха в пропасть моего величья.

Он сочинил блистательную трель.

Я океан всего лишь. Это птичья

земля!

И смысл мира в ней.

Но вот в его зрачке задорном

скользнула тень моих вчерашних дум.

Он повернулся. Он уже не юн

и по волнам моим кочует альбатросом,

и сочиняет нового певца,

чтобы зажмуриться,

чтоб не спугнуть начала.

Про зрение

С чего начинается зрение?

С плывущего блика во мгле.

С тоски колыбельного пения.

С березы в соседнем дворе.

Ствола неохватно-бугристого.

С верхушки, качающей свет,

и синего, чистого-чистого —

красивей которого нет.

С чего наступают прозрения

до слов, до мелодий, до лиц.

со встречи творца и творения,

глядящего из-за глазниц.

Разговор с Россией

Россия-мать разведена с отцами.

Отцы трясут могучими концами,

но нет России дела до отцов.

И до детей, распущенных из чрева,

и до того, кто скажет: «Слушай, дева,

зачни хоть раз без этих подлецов.

Зачни бесстрастно, чисто, беспорочно,

как будто ты Иосифа жена.

И вот тогда, я это знаю точно,

ты вылезешь из вечного дерьма».

Но отвечала мудрая Россия:

«Я не хочу. Ты лучше изнасилуй,

чтобы фингал, чтоб кровь,

чтобы свобода,

чтобы проснулась совесть у народа,

и он пошел спасать меня от разных

несоразмерных, строгих, буржуазных,

непьющих, озабоченных делами,

иди ты сам, любезный, к Далай-ламе

и не мешай мне чувствовать восторг,

от улицы, закрученной спиралью…

от трех углов. От слов,

налитых сталью,

от утреннего звона куполов,

от тех основ,

которые как прежде

дают надежду каждому невежде,

от лени той, от созерцаний тех,

с которыми ни слава, ни успех,

ни гений кропотливый не сравнятся.

Мои порядки сводят иностранца

с ума… А ты мне предлагаешь путь,