На перепутье - [11]

— Хватит! Дом втолкнуть можно! — засуетился Гошка и полез было к пещере, но Евдокимов ухватил его за плащ.

Он сделал это своевременно. Измерив палкой глубину потока, мы увидели, что под каменным козырьком, нависшим над входом в пещеру, дно резко уходило вниз и воды было уже около метра. Недолго подумав, Евдокимов скинул плащ, разделся донага, завернул в плащ одежду и передал сверток Гошке. Маленький, худенький, держа в вытянутой тонкой белой руке электрический фонарь, он осторожно полез в мрачную расщелину под нависшей скалой. Сложное чувство тревоги и какой-то вины охватило меня. Тревоги за Евдокимова и вины за то, что это не мы, здоровые и сильные, пошли сейчас из-под серого неба в темноту и неизвестность.

«А вдруг обвалится там что-нибудь…» — подумалось мне, и я невольно пододвинулся вплотную, к Гошке.

А дождь идет и идет. За шумом потока не слышно частой дождевой капели. Вода не пробивается сквозь наши плащи, но нам с Гошкой почему-то становится одинаково зябко и даже жутко. У меня мурашки бегут между лопатками, будто попал за ворот ручеек студеной дождевой воды. Проходит минута, другая… В мрачной черноте пещеры часто мелькает желтый лучик света и так же стремительно несется в нее пенистая лавина воды. Наконец, Евдокимов выныривает из-под скалы и лающе командует:

— Паздеев, раздевайся. Лезь сюда! Трапезников, давай мое бельишко. Выруби рейку метра на два и разметь!

Я торопливо раздеваюсь, свертываю одежду в плащ и, ежась от холода и противной дождевой мороси, лезу вслед за начальником в темную дыру.

Оттого что впереди меня белеет узкая спина Евдокимова, мне не особенно страшно, хотя, если говорить правду, под ложечкой что-то противно побулькивает.

В пещере еще холодней, чем снаружи. Евдокимов лезет куда-то вверх, потом появляется надо мной на каменном выступе и кричит, показывая лучом света куда-то вбок:

— Давай, сюда конец заваливай!

Я смотрю туда и вижу здоровенное бревно, занесенное в пещеру бурным потоком. Оно застряло между глыбами известняка.

Передав узел с одеждой вверх, осторожно подбираюсь к бревну и, обдирая скользкую кору с его ствола, начинаю забрасывать комель с выступа на выступ, туда, где стоит голый Евдокимов. Бревно тяжелое, скользкое, и забросить его удается мне не скоро. Лучик света заботливо пляшет рядом, и страх куда-то улетучивается, хочется даже расхохотаться от необычности обстановки и нелепости нашего вида.

Наконец, комель заброшен. По команде Евдокимова я закидываю в нишу, на противоположной стороне свода пещеры, другой конец бревна, и у нас получается какое-то подобие мостика над рвущимся в пещеру потоком.

— Эй-эй! — орет оттуда, с белого света Гошка, и я, нырнув под каменный козырек у входа, принимаю от него топор и сверток с его бельем.

Забравшись в полумрак пещеры, Гошка трусливо озирается, неуверенно щупает около себя ногой дно и задирает конопатую физиономию вверх. С грубо вытесанной из бревешка рейкой и штангой в руках он чем-то напоминает мне мифического Нептуна, я задиристо хохочу, совсем забывая свои недавние страхи. Гошка смотрит на нас и тоже начинает неуверенно хихикать.

— Рассмеялись! К делу! — сердится Евдокимов. Он явно принимает наш смех в свой адрес.

Мы тактично замолкаем и быстро исполняем отрывистые распоряжения. Наш маленький голый Зевс стоит наверху, на каменной площадке, но его цепкий взгляд уже почему-то не раздражает меня. Наоборот, когда указующий лучик его фонарика прыгает по моим рукам, — мне становится веселее. Я промеряю глубину и ширину потока под самым бревном, закрепляю намертво рейку, а Гошка, сидя верхом на бревне, ловко стесывает его округлую поверхность, так что по нему можно теперь ходить как по взаправдашнему мостику. Когда все кончено и мы, стуча зубами от холода, одеваемся, Евдокимов закрепляет на штанге вертушку и подключает провода к счетчику.

— Вы бы оделись… — неуверенно советую я, но он сердито отрезает:

— Одеваться. И к счетчику. Быстро!

Я торопливо натягиваю рубаху, и мне нисколько не обидно. Внизу, под нами, будто в каменном лотке, бушует поток, и мы с Гошкой многозначительно переглядываемся: позицию для замера Евдокимов выбрал действительно классную.

В КАМЕННОМ ПЛЕНУ

Николай Петрович спешит взять первый замер, и я торопливо хватаю наушники и секундомер. Когда расход измерен и расчет сделан, Евдокимов берет блокнот и весело нам подмигивает.

— Т-так-с и есть. Значит, в русле реки теряется не более двух к-ку-бов! — Он торопливо одевается, стучит зубами и не может сдержать скупой довольной улыбки. — П-поймали г-голубушку! Т-так-с!

Мы с Гошкой тоже натягиваем на себя плащи, начинаем бить друг друга по спине — нам становится весело и даже чуть-чуть жарко.

— Николай Петрович, а почему вода в Каменке теряется? — осмелев, впервые спрашиваю я, и мне тут же становится не по себе при мысли, что Евдокимов сейчас победно усмехнется.

Но он не смеется. Пристально поглядев мне в лицо, он одобрительно хлопает меня по плечу, гасит фонарь и в ревущей темноте громким резким голосом рассказывает:

— Видел скалы у села? В них расщелины, трещины, пещеры. Есть целая группа пород, которые довольно легко поддаются разрушительному действию воды. Вода вымывает в них трещины, ямы, гроты… К таким породам относятся и известняки с доломитами, распространенные в нашем районе. В них тоже много вымоин, пустот, трещин. Это так называемый карст. Карстовые пустоты. Так вот реки (не только Каменка), которые протекают по таким закарстованным породам, — теряют часть воды. Сквозь песок и галечник, устлавшие дно реки, вода фильтруется и поглощается этими пустотами и вымоинами, которых очень много в коренной породе.