На Памире - [21]

Когда начало темнеть, я при почетном эскорте вышел к айлоку, пастушьему стойбищу. Несколько каменных загородок для овец, той же кладки пара кибиток, сепаратор, фляги для молока — вот и весь пейзаж. Из кибитки, громко окликая меня но имени, выскочил парень в ватнике и побежал навстречу. Я вгляделся. Это был Рамазан, старый знакомый, зоотехник. Когда-то мы с ним встречались на Бартанге и содержательно провели сутки, вися на скалах одного ущелья, передвигаясь по сотне метров в час и ночуя привязанными к ледорубам. Такие сутки сближают. Вот уж не ожидал встретить его здесь. Удача!

На юге темнеет быстро. Через полчаса мы уже сидели при свете коптилки в тесной кибитке и ужинали. За день я проголодался и вел себя не совсем прилично, откровенно радуясь обильной еде. Потом пили чай. Потом долгая беседа.

Рамазан — интересный парень. Говорят, он хороший зоотехник. Он, несомненно, умен. И с юмором. И любознателен чрезвычайно. Меня он представил окружающим как знатока трав. Это была очень приблизительная, но наиболее доходчивая оценка моего научного профиля. Чабаны оживились. Несмотря на темноту, стали выходить и приносить в кибитку разные растения. Осрамиться было нетрудно: они не знали латыни, я же знал далеко не все местные названия. Пришлось давать характеристики «с позиции скота»:

— Это плохая трава. Если корова съест ее, молоко будет плохо пахнуть. А это очень хорошая. А эту надо обходить, а то баран, съев ее, заболеет. И корова тоже заболеет. А эту корова есть не станет, а баран ест. А эту никто есть не станет, даже ишак…

Через полчаса хозяева сочли, что экзамен выдержан. Рамазан был горд. Разговор перешел на общие темы. Собеседники закидывали под язык «насвор». Это табак, перетертый с золой хвойника, известью и маслом. Предложили и мне:

— Зачем куришь? Бери насвор. Он лучше.

— Привык к сигаретам.

— В магазине плохой товар, долго лежит, сигареты тоже.

— Это верно, плесневелые они…

Претензии к состоянию торговли завершились притчей.

— Вот ты не знаешь, наверное, а ведь черепаха — это раньше человек был. Торговец. Обвешивал покупателей, аллах рассердился и зажал его между чашками весов. Так ему и надо.

— Это он правду сказал, — поддержал другой, — Так старики рассказывали. Медведь тоже был человек. Жадный был. Гостей не любил. Вот его аллах и выгнал от людей. От дикости он и оброс шерстью.

Рассказы становились все интереснее. Я спросил про снежного человека, о котором тогда было много разговоров. Вопрос вызвал оживление. Оказывается, все были прекрасно осведомлены об этом загадочном существе. Это «алмасты». Она женщина. Мужчину зовут «войт». Алмасты покрыта волосами. Груди волочатся по земле. Когда крадет детей, сажает их за спину и туда же закидывает грудь, чтобы кормились. Живет в горах. Вниз не спускается. Стра-а-ашная. И войт страшный…

— А кто-нибудь видел сам войта или алмасты?

Оказалось, никто сам не видел, но у каждого был кто-то из родных или знакомых, вполне заслуживающих доверия людей, которые видели.

— Вот мой отец, — начал один из чабанов. — Он охотник был. Пошел в горы нахчиров бить (нахчир — это горный козел). Заночевал на айлоке, в кибитке, такой, как эта. Сварил авкот (еду), поел. Хотел спать лечь. Глянул вверх, а оттуда алмасты смотрит. — Рассказчик указал на дымовое отверстие в потолке.

Слушатели сидели, поеживаясь и затаив дыхание. Рассказчик продолжал:

— Алмасты спустила ноги вниз и достала ими до полу. Отец выстрелил, алмасты закричала, выбежала наружу и в корчах умерла. Когда на следующий день отец с народом вернулся на айлок, тело алмасты растащили волки. Ничего не осталось…

— И никто, кроме отца, так и не видел ее? — бестактно спросил я.

— Никто. Но мой отец никогда не врал…

Рамазан резюмировал:

— Все это до революции было, теперь нет этого.

За рассказами засиделись допоздна. Договорились, что утром Рамазан проводит меня до ледника. Спать я решил на воздухе. Снаружи была холодина: высота как-никак больше трех с половиной тысяч. Мне постелили кошму, накидали на меня одеял, и я крепко уснул под вздохи овечьей отары.

ОДУДИ — ДОРОГА ТОРНАЯ

С утра приморозило. Мы с Рамазаном вышли чуть свет. Он нес рюкзак, убедив меня беречь силы на дальнейшее. По холодку мы шли довольно быстро, насколько вообще быстро можно подниматься по склону да еще на большой высоте. Когда я останавливался для работы, Рамазан терпеливо ждал. Тропа лезла вверх по круче, потом вывела нас на каменистую морену и исчезла. А ведь когда-то здесь проходил караванный путь. Дорога в обход Язгулемского хребта по Пянджу проходила тогда по оврингам и считалась опасной. Путь через Одуди физически был труднее, но короче и безопаснее. Это я вычитал в старых книгах. Чабаны вчера подтвердили это, но сказали, что караваны все равно проходили через Одуди редко, а если и проходили, то не из-за оврингов, а из страха: на пянджском пути в старые времена караваны грабили разбойники. А один чабан утверждал, что путь через Одуди был и дешевле, так как за проход по оврингам брали пошлину. Теперь, с постройкой автомобильной дороги, через Одуди только охотники ходят, да и то по двое или с чугурчуками. Чугурчук — это длинный, метра четыре, шест с заостренным концом, вроде копья. Шест прочный, из туркестанской рябины или иргая. На леднике его несут под мышкой. Если провалишься, чугурчук ляжет поперек трещины и не даст погибнуть. Вчера мне предлагали чугурчук, но я отказался: и без того груза много.