На озере Фертё - [2]
В Будапеште жена Давида пробыла почти до весны, работая прислугой. Место попалось хорошее, и кое-что удавалось посылать детям, в Дебрецен. Возвратившись домой, они с мужем первое время жили на пособие, которое он получал, и брали в кредит у бакалейщика продукты. На завод Лайоша не взяли – прострелено легкое. Но весной их обоих приняли на стройку. Осенью строительство приостановилось. А тут, как назло, жена снова забеременела. Наступила такая нищенская жизнь, какой они еще никогда не знали. Пришла зима, дети не вылезали из постели, в доме не было даже рваного тряпья, чтобы кое-как их одеть. Нежданно-негаданно из города Папа пришло письмо. Писал Иштван Барна, старый товарищ Лайоша по действительной военной службе еще в румынской армии.
«Не знаю, – писал он, – как идут твои дела, но если у тебя сейчас нет работы или есть, да не нравится, то здесь можно найти подходящее место…»
Письмо пришло кстати.
Добравшись через неделю – то пешком, то с попутной телегой, то на грузовике – до города Папа, Лайош Давид сказал своему другу: «Ты теперь мне как отец. После родителей тебе я обязан своей жизнью…»
Он стал работать на военном заводе. Иногда в неделю зарабатывал по сотне пенгё, но случалось, из получки вычитали почти все – за квартиру, за питание. Плохо было и то, что семья жила в Дебрецене, а письма, которые он посылал жене, почему-то оставались без ответа.
Как-то один дебреценский знакомый сообщил Лайошу, что у жены были преждевременные роды, потом заражение крови, а сейчас она лежит в больнице без сознания, и ей не до писем. Прикинул Лайош Давид, что бы он мог сделать. Ведь все это время он отсылал деньги домой. Правда, после вычетов и посылать-то нечего было. Что оставалось – уходило на табак, почтовые марки. И все же кое-что он скопил, да и жена, наверное, откладывала про запас, как ни мало у самой было. Может, к пасхе сколотят денег на дорогу, и тогда семья приедет к нему. Немного денег одолжили товарищи, видевшие, что человек попал в беду.
В Дебрецен Лайош поехал поездом, и через полторы недели вернулся назад уже с семьей. Все было бы хорошо, если бы не новое несчастье: его вызвали на переосвидетельствование, признали годным, надо было ждать призыва. Обсудив с Барной создавшееся положение, они оба решили отослать семьи в Капувар, к родителям жены Барны.
Осенью 1944 года перевернулся весь мир; разбросало их по разным концам земли, как листья на осеннем ветру. Лайош Давид дезертировал. Все его мысли теперь были о том, как бы добраться до Капувара. Холодной ночью, когда шел он по разбитой дороге, худой и обросший, его поймали. Хотели было расстрелять, да спасла амнистия. А несколько дней спустя Лайош Давид подговорил свою роту не отступать в Германию. И снова угодил в карцер – ждать приговора. На этот раз он спасся от смерти благодаря тому, что знал, где можно достать сигареты. А из роты все равно никто не пошел в Германию, даже ротный.
Боялся Лайош Давид плена: ведь на нем была военная форма. Но русские задерживали только немецких солдат. При встрече они угостили Давида хлебом, салом, он их – сигаретами.
И снова побрел он, оборванный, обросший, по дорогам родины. Но вокруг уже все менялось на свежем весеннем ветру. Попав на станцию Цельдемельк, он был поражен картиной, которая представилась его взору. Сколько людей, сколько наречий! Люди прибывали и уезжали, солдаты-отпускники и раненые спали вперемежку прямо на каменном полу.
Лайош шел по раскисшим дорогам главным образом ночами. Не раз ему приходилось уступать дорогу нескончаемым, идущим вперед колоннам русских. Он не знал, где находится незнакомый ему Капувар, он никогда не бывал в этих краях и все же, как впоследствии оказалось, добрался наикратчайшим путем. Жена и дети были живы и здоровы. Вот и конец войне, конец их скитаниям, постоянной тревоге. Никто больше не заставит их расстаться!
Несколько дней Лайош Давид отлеживался на деревенской кровати, напоминавшей ему далекие годы детства, прислушиваясь к тихим голосам женщин, доносившимся из кухни. Они плакались на судьбу: в селе не было мужчин, некому было работать.
У Лайоша Давида в роду все были крестьянами – отец, дед, прадед. Дул свежий, напористый весенний ветер, когда, немного окрепнув, он запряг лошадь и выехал в поле. Помогать ему вышла жена и ребятишки.
