На островах дракона - [41]

— Неважно, авось не потонем, — заявляют наши новые друзья, явно принадлежащие к разряду оптимистов.

Не менее явно и то, что к их числу не принадлежит лесник Манах, вновь появившийся три дня назад со своим неразлучным и по-прежнему скулящим другом Паулусом. Ясно, что эти двое ни за какие коврижки не полезут в лодку и вообще дорого бы дали за то, чтобы оказаться где-нибудь в другом месте! Однако перед ними стоит альтернатива: либо остаться на острове в ожидании возможной, но весьма сомнительной оказии покинуть его с большим комфортом, либо отправиться с нами на свой страх и риск, как выразился затем Манах в отчете своему начальству, где мы обвинялись чуть ли не в намерении лишить его вместе с помощником жизни.

Чтобы подбодрить его, я прибегаю к помощи закона Архимеда и объясняю, что, чем больше загружают пирогу и чем больше она оседает, тем лучше опа будет плыть. Однако это блестящее доказательство звучит не очень убедительно, и по их лицам явно видно, что они отваживаются на переправу через Стикс.

Наконец все готово. Ящики, ружья, попугаи, кокосовые орехи и сушеная рыба погружены на борт…

— А цыплята? — спрашивает Расси.

Верно, цыплят остается еще семнадцать штук, и их жалко бросать на произвол судьбы. И вот по лагерю начинается беготня в лучших традициях классического фарса: мы с сачками, они со своими большими юбками, которые набрасывают на цыплят, как невод. Но у наших цыплят добрые крылья и крепкие ноги. Перья летят во все стороны, но домашние птицы, вчера еще такие доверчивые, удирают в джунгли или взлетают на самые высокие ветви деревьев, откуда смотрят на нас налитыми кровью глазами, полными немого упрека, и осыпают негодующим квохтаньем. Тогда мы меняем тактику. Расси насыпает на видном месте кукурузных зерен и кладет рядом петлю из лески. Однако уловка вызывает лишь дружное кудахтанье нашего бывшего птичьего двора.

— Ничего не сделаешь, бей их из карабина, — подсказывает мне Ги.

Мне удается снять двух кур из «лонграйфля-22», но наш петух Артур с подбитым крылом исчезает в лесу, увлекая вслед остатки своего гарема. Мы желаем им про себя удачи в колонизации острова и решаем поднять якорь, вернее, заменяющий его большой камень. И тут только, рассаживаясь по лодкам, мы замечаем отсутствие Жоржа. Причин для беспокойства нет, тем более что отлучка перед дальней дорогой вполне естественна. Но проходит четверть часа, затем полчаса, наконец час!

— Куда он делся? Когда ушел?

— Странно, его уже не было, когда мы гонялись за курами…

Может, ему стало плохо? Старательно обыскиваем окрестности лагеря, зовем его. Безрезультатно. Проходит два часа, и гребцы, до сих пор державшиеся спокойно, начали вдруг торопить с отъездом. Что ж нам, бросить своего киношника? Может, он решил выкупаться и с ним что-нибудь случилось в море? Но мы никогда не удалялись от берега из-за акул и особенно морских крокодилов. Тогда что же?

— Барангкали диа джади гиля (может, он сошел с ума)? — спрашивает Расси.

Мы дружно протестуем, но столь необъяснимое отсутствие… Битых два часа мы выдвигаем самые нелепые предположения, когда внезапно появляется наш Жорж, запыхавшийся, весь мокрый от пота, но вроде живой и невредимый.

— Где ты пропадал! Что случилось? Мы тебя ждем два часа!

— Я заметил в последнюю минуту, что забыл на холме объектив от камеры, и пошел за ним…

— Ты мог бы по крайней мере предупредить нас!

— Я не думал, что так задержусь.

Но мы догадываемся, почему он не предупредил. Дело в том, что Жорж постоянно называет нас растяпами, особенно Петера, так как он чаще других что-нибудь забывает или теряет. И конечно же, Жоржу не хотелось признаться, что он тоже пал жертвой естественной забывчивости, несмотря на уверения, что «с ним этого никогда не случается». Петер, конечно, не упускает возможности припомнить ему сейчас это, что тоже в порядке вещей; вспыхивает ссора, усиленная жарой и общей нервозностью. Мы обильно осыпаем друг друга оскорблениями под испуганным взором гребцов, которым невдомек, что в нашей компании это означает — все в порядке.

Как всегда довольно быстро успокоившись, мы вновь становимся «свойскими парнями» и рассаживаемся наконец по лодкам. Один из комодцев бьет в маленький медный гонг, второй трубит в морскую раковину — чтобы отогнать злых духов, если тем вдруг захочется отправиться в путешествие. Братья поднимают небольшой квадратный парус, и, подгоняемые легким бризом, мы выходим из Крокодиловой бухты. Остров, около двух месяцев служивший нам раем, предстает теперь как игрушечный среди морской голубизны со своими холмами, где на вершинах, словно флажки, торчат прямоствольные пальмы, со своими долинами и галерейными лесами, похожими на клочки крашеной ваты. И мы наперебой вспоминаем эпизоды пережитого:

— Вон на том холме, на вершине — логово варана…

— Да нет, оно дальше!

— А у подножия этой горы, помнишь, мы видели кабана, который ел плоды лонтара…

— Смотрите: дерево, где мы построили укрытие над буйволовой тушей!

Но прошлого уже не вернешь. Другие острова ждут нас, другие люди, другие драконы и другие буйволы…

В море легкий бриз, став крепким ветром, раздувает наш парус из рафии. Лодки задирают нос и мчатся как на регате, а экипажи и впрямь начинают криком и жестами подзадоривать друг друга. Волны, непривычные на масляной глади здешнего моря, без труда переливаются через низко сидящие борта. Мы вычерпываем воду половинкой кокосового ореха, а Расси и Тайе, каждый на своей лодке, ловко маневрируют парусом, склоняясь иногда под 45 градусов над водой, чтобы своей тяжестью уравновесить лодки.