На острие меча - [6]

Вероятнее всего, он войдет в сделку с немцами — на любой основе! — при наличии генерального успеха германских войск. Это будет сделка, направленная против нас.

— Вы считаете возможным нападение на СССР?.. Знаете, я разговаривал с Филовым, он упомянул, что немецкая армия превосходно подготовлена.

— Филов с вами откровенен?

— В известной степени.

Пеев имел основания говорить так. Их связывала одна страсть — археология, премьер-министра профессора Филова и адвоката Пеева. Оба не были дилетантами в этой области, и солидные научные издания считали возможным ссылаться на их авторитет.

За Пеевым, помимо прочего, числилось выдающееся открытие — ситовская надпись, цепочка загадочных наскальных значков, обнаруженная им недалеко от Пловдива и ставшая предметом споров ученых. Надпись не поддавалась расшифровке, и ученые гадали: кем, когда и на каком неведомом языке исполнены таинственные письмена.

Думая об археологии, Пеев улыбался про себя. Трудно поверить, но увлечение пришло в самой прямой и непосредственной связи с активной деятельностью в партии. Знал бы об этом Филов! В середине двадцатых годов политическая полиция, не собрав достаточных для суда улик, в превентивном порядке дважды отправляла Пеева за колючую проволоку концлагерей. Один раз он просидел несколько месяцев в сборном лагпункте под Асеновградом, вторично угодил в горный лагерь с особым режимом.

Житель равнин, в заключении он полюбил горы. Сидя за «колючкой», мечтал о часе, когда сможет с рюкзаком за плечами побродить по ущельям и перевалам. А еще он любил историю, и две любви — к истории и горам, — объединившись, слились в одну — глубокую и постоянную страсть к археологии. Выйдя на свободу, Пеев ежегодно, если позволяли время и средства, уезжал в Белую Церковь, под Пловдивом, в Родопы и здесь, с природой наедине, чувствовал себя превосходно.

Он был хорошим партийным работником; работал там, где этого требовали интересы партии. Стал организатором отделения партии в Карлово; от Карловской околии прошел депутатом в Народное собрание. Затем редактировал партийную газету «Правду» в Пловдиве, а после фашистского переворота 9 июня 1923 года и запрета компартии стал редактором «Работника», выходившего под флагом «независимого еженедельника». Газету не раз подвергали штрафам и, наконец, закрыли. Обыски в квартире Пеева, вызовы в полицию стали чем-то привычным: если две-три недели проходили спокойно, даже Елисавета удивлялась.

После гибели Голубова с Пеевым говорил представитель ЦК. Сообщил, что есть решение: Пеев должен формально выйти из партии и прервать с ней связь.

Пеев не сразу понял почему, протестовал; и представителю ЦК пришлось терпеливо и спокойно объяснить ему, что руководство видит в нем крупного ученого — историка, археолога, юриста — и что надо думать не только о нынешнем дне, но и о будущем.

Партия берегла Пеева, как могла. Белый террор захлестывал страну, и два заключения в концлагерь можно было считать пустяком в сравнении с тем, что ожидало его, продолжай он оставаться функционером.

Пеев был огорчен решением, отстранявшим его от активной борьбы, но представитель ЦК оставался непреклонным, и Александр подчинился воле партии.

Из Пловдива Пеевы переехали в Софию. На улице Графа Игнатиева, в доме, где в кабинетах-клетушках вели прием адвокаты, среди белых эмалированных табличек появилась новая: «Д-р права Александр К. Пеев». Он сравнительно быстро завоевал популярность, неплохо зарабатывал, возобновились старые связи по гимназии, по юнкерскому. Близким другом стал начальник военно-судебного отдела армии генерал Никифор Никифоров, юнкерская кличка — Форе.

В четырехкомнатной квартире на бульваре Евлогия Георгиева, 33, созданный стараниями Елисаветы, стабилизировался семейный уют. Кожаные кресла, добротные занавеси на окнах, поглощающие шум, темного дерева удобная мебель. Обычное житье-бытье представителя среднего класса.

Здесь, в маленьком кабинете, с собой наедине, вынашибал Пеев решение. Трудно и не сразу. Итогом его были — долгое ожидание и встреча с Испанцем.

Испанец стал его учителем. В маленькой квартирке с двумя входами на улице Марии-Луизы, в кабинете на бульваре Евлогия Георгиева, встречаясь по вечерам, Пеев проходил особый курс новых для себя наук. Шифровка и дешифровка. Способы устройства и использования «почтовых ящиков», через которые сведения будут идти по назначению. Приемы конспирации. Приемы ухода от слежки. Приемы, облегчающие контакт с нужными людьми. Хитроумные уловки при распознавании дезинформации, сфабрикованной контрразведкой.

Это были азы, схема. Остальное придется изобретать, додумывать, набираясь опыта в процессе работы. «Скоро вам придется остаться одному», — однажды сказал Испанец. «А вы?» — «Я уеду».

В разговорах с Пеевым он был откровенен, отвечал на любой вопрос, если он не затрагивал биографии самого Испанца или людей, с которыми был связан. Здесь Испанец умолкал, словно набирал в рот воды. «Это не интересно», — говорил он, и Пеев так никогда и не узнал, что его учитель исколесил половину Европы, был в тылах у Франко, работал против немцев во Франции и раз десять чудом избегал смерти. «Право же, Сашо, это совсем не интересно. Лучше давайте продумаем еще раз, на кого вы можете опереться? Филов годится только как «источник» и ни о чем, разумеется, не должен догадываться. Марков и Лукаш тоже кажутся мне сомнительными кандидатурами. Так кто же?»